В управе — вроде нашего горисполкома, наткнулся на шум, крики, оскорбления в адрес моих бойцов, стоящих угрюмо, но выполняющих приказ: никого не выпускать! Появление нового лица, да ещё и начальника, было встречено новой волной «народного» гнева! На меня обрушился поток упрёков, претензий, оскорблений! И стандартное — Мы вас кормили, дармоедов, а вы нас бросили под немцев! Стоял молча, смотрел скучающе, слушал…
Крики стали стихать: что надрываться, если это не действует… Видя, что крики результата не дают бабы — они и кричали, попёрли на меня и бойцов с целью — прорвать линию обороны… Пора и нам перейти к активным действиям. Рявкнул так, что все вздрогнули:
— ТИХО! В таких случаях важно СЛОВО! Крикни я — Молчать! и на меня тут же набросились бы — А ты нам рот не затыкай! А так — все тут же замолкли, глядя настороженно…
Упёрся взглядом в самую крикливую: ага — доброволец! Чует вину и хочет выскочить отсюда под шумок, а там ищи ветра в поле! Громче всех — Держи вора! — кричит именно вор, стараясь увести погоню и внимание по ложному следу! Вот с тебя, голубушка и начнём «разбор полётов» вашей «тёплой» компании!
— Ты когда меня кормила и чем — я что то запамятовал? Баба растерялась… — А может ты кого то из моих бойцов кормила — так покажи пальцем, не стесняйся!
— Я про всех вас дармоедов… — начала скандалистка…
— А не надо про всех! Ты НАС оскорбляешь — так отвечай НАМ за свои оскорбления! И видя раскрывающийся рот бросил резко:
— Мы у тебя что-то брали или ты нам что то давала? Нет? Тогда нечего об этом орать! Баба задохнулась, покраснела от гнева — ей не дают выплеснуть «праведный» гнев!
— А может это я или мои бойцы заставили тебя лечь в постель с немцем, которого ты по ночам ублажаешь — а? Вот тут у неё рот так и остался открытым… А меня уже понесло — не выдержал…
— Я ещё могу понять бабу, которая легла под мужика, чтобы он ее ублажил. Могу понять! Но у тебя с немцем случка другая — ты его ублажаешь: за еду и место хлебное здесь — на работе. Сука ты продажная! Вырвал из кобуры ТТ и влепил ей пулю в лоб! Бабу откинуло пулей назад, на кого то из стоявших сзади; кто то взвизгнул, кто то вскрикнул: стоящие рванулись в стороны — подальше от трупа. А я уже искал бешенным взглядом новую цель!
— Ты — такая же, как и она! — ствол повернулся к румяной дородной молодухе. Та вскрикнула, закрылась руками — Нет, не надо!
— А когда с немцем в постели кувыркалась — тоже кричала — Не надо? Курва дешёвая! Грохнул новый выстрел. Глаза перебегали с одной женщины на другую… Есть — есть ещё подобные ауры: спят с немцами, но тусклые… Ну: не я — бог им судья и советская власть, когда сюда придёт! Ужас липкий, ощутимый, обволок каждого и каждую в этой комнате… Я смотрел на них и… понимал… Всё понимал… Но не принимал! НЕ МОГ ПРИНЯТЬ ТО, ЧТО ЧУЖДО! Потому что понимал: лишь узкая грань отделяет их от нелюдей: быдла, жвачных!