— Ты о чем–то хотел меня спросить, Джонни?
— Но ты будешь вспоминать меня всякий раз, как посмотришь на эти часы? Ровно в двенадцать?
— Если хочешь, то и в остальные часы тоже.
Рыженькая Ингрид — типичная шведка, по-скандинавски аккуратная в работе и преданная мужу, напоминающая молочницу с пакетика сливок, — крикнула ей от телефона:
— Элизабет! Тебя! Не Сен-Клер и не Эрл!
Элизабет, улыбаясь, бросилась к телефону. В ее движениях в последнее время появилась заметная для всех грация, одновременно чуть томная и вместе с тем хрупкая, почти подростковая.
— Да! Да, Джонни! Конечно, подожду!
Она прикрыла трубку узкой ладошкой:
— Караул! По-моему, меня гипнотизируют.
— Элизабет! — послышалось в трубке. — Элизабет! — он вкрадчиво шептал ее имя, протяжно смакуя каждый звук. — Элизабет!
— Что ты хочешь мне сказать, ленивец?
— Посмотри на часы!
Она поднесла к глазам запястье, близоруко и мило сощурилась.
— Двенадцать без пяти!
— Это ничего. Можешь уже начать меня вспоминать.
— Я и не забывала.
— В общем, все сдвигается на час, но в остальном остается в силе.
Он повесил трубку. Она представила, как Джон медленно изменяет выражение лица. Не может же быть, чтобы он и работал с таким выражением, с каким обычно говорит с ней, — снисходительным, поддразнивающим и нежным.
— Чем ты сегодня чистила зубы? — хохоча, спросила Ингрид. — Держу пари, что его кремом для бритья!
— Ну вас к черту! Правду говорят, что самый неисправимый цинизм возможен только в женском обществе!
— Твой бывший муж звонил, между прочим, — сказала Молли, меняя тон на серьезный и сочувственный. — Приглашал в ресторан. Какой–то он печальный в последнее время.
— Молли, детка! Ну я никак не могу! Ну согласись, это бесчеловечно по отношению к нам обоим! — Элизабет прижала к груди кулачки. — Сходи ты сама, ей-богу!
— Лиз! — Молли подняла на нее темно-коричневые, абсолютно серьезные глаза.
— Правда, сходи!
— Ты это... серьезно!
— Господи, Молли! Что особенного я тебе предлагаю? Да и потом, мы с Брюсом давно чужие люди. Я вспоминаю его только тогда, когда приходится самой себе отвечать на вопрос: куда я умудрилась деть пять лучших лет жизни?
— Хорошо, Лиз, — Молли опустила глаза и принялась перекладывать бумаги на столе. Элизабет сейчас, конечно, только и дела было, что до Брюса. Бедняга Брюс. И, главное, бедняга Молли. В виде компенсации за такое сомнительное удовольствие подарю ей альбом Сера. Или коробку любимых ее бисквитов. Брюс стоит бисквитов. Господи, как было все это возможно, если Джон... что он делал тогда? То же, что и теперь, — поглядывал на мир властно, озорно и снисходительно, и знать не знал об ее существовании, и... но о других лучше не думать. Нет других. Нет никого. Есть он и она. Элизабет засмеялась, подошла к Молли и чмокнула в щеку.