Ольхова хоронили в четверг. На кладбище шел снег, мокрый, вперемешку с дождем. Растоптанные комья глины липли к подошвам и лезвиям лопат.
Кузин, заведовавший похоронами, произнес торопливую складную речь, где было все, что положено. Старушки в черных платках, похожие на мокрых грачей, стояли у кучи ржавых старых венков и крестились. После Кузина стал выступать кто-то еще. Двое могильщиков негромко спорили, кому оставаться забирать веревки и лопаты. Крайняя старушка строго смотрела на них, бесшумно шамкая сморщенным ртом.
Сергеев, начальник уголовного розыска, отошел в сторону. Младшая дочь Ольхова плакала, и ее пытались увести, потому что она мешала забивать крышку. Жена стояла молча, окруженная родственниками. Год назад они развелись и не жили вместе, но хоронили Ольхова из ее квартиры.
Областное начальство еще не приехало, да и вся эта невеселая процедура исполнялась по ускоренному варианту. А чего иного можно было ждать, когда хоронили застрелившегося милицейского капитана?
Поминки устраивали в кафе, двухэтажной стеклянной коробке, недалеко от горотдела милиции. Был период активной кампании за трезвость, и водку ставить на столы не разрешалось. Ее разливал и подносил по полстакана мужик в черном лоснящемся на рукавах пиджаке, видимо, кто-то из родственников жены.
Сергеев вслед за Кузиным выпил водку и пошел к столикам, где женщины разносили тарелки с борщом. Одна из них показала Сергееву, куда сесть, и он торопливо опустился, желая лишь одного: чтобы его никто ни о чем сейчас не спрашивал и не пытался завести разговор.
У вешалки начальник городского отдела милиции Бондарев, сцепив на животе руки, что-то тихо говорил жене Ольхова. К нему бочком подбежал Кузин, с полминуты деликатно помолчал, а потом стал приглашать за стол. Бондарев крутнул в его сторону тяжелой лохматой головой и опять повернулся к жене Ольхова. Сергеев отщипнул кусочек хлебного мякиша и стал катать из него шарик.
Через несколько дней он разбирал дела Ольхова, раскладывая на столе папки и отдельные исписанные листы — материалы по нераскрытым преступлениям. Они уже изучались и прокуратурой, и им самим, когда проводилась проверка по самоубийству. Теперь надо было решать, кому поручить дальнейшую работу над ними.
За Ольховым числились два уголовных дела. Зная его неторопливость и обстоятельность, много Ольхову не поручали. Раньше Бондарев на него злился, называл волокитчиком и даже переводил в участковые. Ольхов действительно не укладывался в сроки. Он не любил спешки, когда приходилось работать сразу по нескольким делам. Этого не любили и остальные, но деваться было некуда — не хватало людей и времени. Все другие оперативники в отделении уголовного розыска были моложе Ольхова и успевали побольше, чем сорокалетний капитан. У Ольхова, конечно, тоже имелась хватка. Но он не умел разрубать узлы. Так говорил Гриша Шевчук, бывший начальник уголовного розыска, на чье место Сергеев заступил два года назад. Шевчука назначили замом к Бондареву.
