— Ой, да что вы с этой посылочкой привязались? — не выдержала Куртенкова. — Ну, взяла я из нее колбасы коляску да сигарет три пачки. Что, не имею права? Дочку кормить нечем, а этот оглоед будет там копченую колбасу жрать!
— Кто принес передачу?
— Та женщина, которая зимой беременная была.
— Записку или что-нибудь на словах она не просила передать вашему сыну?
— Ничего я не знаю. Вы тут обо всем спрашиваете, а мне потом ходить да оглядываться. Перевстретят ночью да настучат железкой по голове за длинный язык.
У нее были красные обветренные руки. На левой кисти полустертая татуировка — чье-то имя. Может, Генкиного отца или отца ее больной дочери.
— Алименты не получаете?
— Откуда?
Она глядела на Сергеева настороженно, ища в вопросах двойной, опасный для нее смысл. Сергеев знал, что она носила подаренные сыном краденые вещи, и он же, сжалившись, давал ей трешку опохмелиться. А раза два, крепко подвыпивши, бил ее.
— Парень-то он хороший, запутался только…
Почти через силу выдавил из себя эту фразу Сергеев, потому что очень мало хорошего оставалось в ее двадцатилетнем сыне — лживом, испорченном с ее же помощью. Сергееву очень было надо, чтобы Куртенкова заговорила. Мать заплакала и подтвердила, что хороший он, и о сестренке заботится, и вообще все в семье у них наперекосяк пошло из-за первого мужа-пьяницы, чтоб он в гробу перевернулся.
— Гена очень нервный и вспыльчивый. За драки сколько раз в милицию попадал. Потом утихомирился, работать пошел. Деньги, правда, мне не отдавал, ты, говорит, их промотаешь, сам продукты покупал, подарки мне с Галкой. А потом вдруг бросил работу, стал пропадать целыми сутками. Приносил иногда вещи…
Куртенкова замолкла и посмотрела на Сергеева. Может быть, ожидала, капитан сейчас спросит, что за вещи и куда их девала. Но Сергеев молчал, откинувшись на спинку кресла, и Генкина мать снова вздохнула.
— …мелочи разные. Шарфик, рубашку там модную…
Она врала. Не только мелочи приносил домой ее сын, хотя наиболее ценные вещи ему не доставались. Их продавали где-то на стороне, видимо, не доверяя Куртенковой. Но то, что подарил ей сын: норковый воротник, босоножки, складной зонт, — она отдала при обыске сразу, не запираясь и не пытаясь доказать, что купила их на свои деньги.
— Высокомерный стал. Посмотрит на телевизор, а он у нас старый, и говорит — как свиньи живем! Перстень себе за четыреста рублей купил, штаны — за сто пятьдесят, жеваные, в пятнах, зато модные. Прежних друзей бросил, все больше с Игорем. Жулик какой-то или бандит!
— Анна Алексеевна, вы не знаете, где он живет или работает?