Но у Ромео, кажется, врожденное понимание мира, в котором он живет. Как будто у него в мозгу закреплен приемник, получающий сигналы непосредственно от Эйвона. Мы никогда не садимся на мель, мы не застреваем на плавучих островках. Насколько я могу судить, нам не придется возвращаться назад, чтобы изменить курс.
Я продолжаю наблюдать за ним, пытаясь понять, как он это делает. Если я смогу понять, возможно, я смогу найти дорогу назад, если высвобожусь. Он поворачивает, чтобы обойти более плотную кучу растительности, и я опускаю глаза, изучая, как он переносит свой вес. Я поднимаю глаза только, чтобы понять, что он повернулся и наблюдает за мной, как я наблюдаю за ним, подняв одну бровь.
Я не уверена, что было бы хуже, чтобы он думал, что я смотрю на пистолет на бедре, или как он предполагает, что я пялюсь на его задницу. Я резко отвожу взгляд и отказываюсь от попыток изучить своего похитителя. Мы молча двигаемся по водным путям в течение следующего полчаса или даже больше, моя голова стучит, а его выражение лица становится мрачным.
Вдруг дно лодки царапает по грязи, камышу и гравию, издавая тихий скрип.
— Оу, — произносит Ромео, прижимая одну ногу к скамейке и наклоняясь вниз, чтобы прижать шест к краю лодки. — Мы на месте.
Все, что я вижу это туман. Парень обходит меня, нахмурив брови, выгибая их в молчаливом предупреждении о ненападении, когда он склоняется ко мне, чтобы развязать меня. Я сжимаю челюсти так сильно, что за ухом стреляет боль, которая легко соединяется с пульсацией в затылке. Возможно, я могла бы вырубить его, но мы оба знаем, что без какого-либо представления о том, где мы, его люди, скорее всего, найдут меня раньше, чем мои. Мне нужно дождаться лучшего шанса. Если он прав, и здесь есть база, то у меня появилось бы преимущество. Но база означает люди — а где тогда воздушное движение, патрули, статическая оборона? Здесь только тишина.
Его пальцы тянут веревку, они теплые, когда касаются моей кожи, и с внезапным освобождением от давления, я становлюсь свободна. Я крепко сжимаю губы, сдерживаю агонию, которая приходит по мере возвращения циркуляции крови. Он морщится в ответ, как будто он на самом деле извиняется за боль, и нежно прижимает ладони к моим обнаженным запястьям, массируя их пальцами, призывая приток крови. Я стряхиваю руки, слишком раздраженная, чтобы принять любой жест помощи. Он закатывает глаза, вылезает из лодки, с хлюпаньем вступая на болотистую землю.
Пальцы покалывают булавками и иголками, когда я хватаюсь за ребро борта и вылезаю за ним. Туман слишком густой, чтобы что-либо видеть, но он все еще ведет себя так, будто знает, куда направляется.