«Я же всегда знала, что должна жить в большом городе, где каждую минуту происходит новое, – впитывая этот живительный воздух каждой клеткой, подумала она. – Вот это теперь и будет, и хорошо!»
– Я поеду в Москву, – сказала Нэла. В наполняющейся утренним светом комнате ее одинокий голос прозвучал странно, но ей необходимо было произнести эти слова вслух. – Буду жить там с Антоном и буду счастлива.
Нэла открыла глаза в кромешной тьме. Ей казалось, что она спала, но нет, наверное. Ни проблеска рассвета не было за окном, значит, прошло совсем мало времени.
– Почему не спишь? – спросил Антон.
Скорее следовало удивляться тому, что он не спит сам и что голос его звучит так, будто он и не засыпал даже.
От воспоминаний, которые некстати теснились в голове, Нэла чувствовала смуту и едва ли не страх.
– Так. Мысли всякие, – сказала она.
Пожалуй, зря сказала, ей совсем не хотелось, чтобы он знал, какие это были мысли.
– Какие? – тут же спросил он.
Ее глаза привыкли к темноте, и она видела, что Антон лежит на боку, подперев голову рукой, и смотрит на нее. Его глаза поблескивали, хотя света в комнате не было. Точно так же, без видимого источника света, поблескивали кристаллы Авроры на заколке, которую, вынув из волос, Нэла оставила на столике у кровати.
– Всякие, – ответила она. И добавила наобум: – Про дом, например.
– Про какой дом? – Он удивился, но тут же догадался: – Гербольдовский, на Плющихе? Нашла про что ночью думать! Какой ты хочешь, такой его и сделаю, Нэл, слово даю.
Он сказал это с такой мальчишеской интонацией, что Нэла засмеялась. Остатки смуты вылетели из ее сознания, будто она окно у себя в голове распахнула.
– Что я могу хотеть? Я его еще и не знаю даже, – сказала она. – В архиве надо посидеть. Папу расспросить – может, он что-нибудь расскажет.
– Давай, – Антон притянул ее к себе, и она зажмурилась, ткнувшись лбом в его плечо. – Твой он, твой, не сомневайся.
Она, конечно, не считала своим дом, построенный архитектором Гербольдом. Ее дом был здесь, на Соколе. Впрочем, и его ведь тоже построил этот неведомый прадед.
Гербольд не заметил, когда пришло чувство, что этот дом – его. Во всяком случае, произошло это уже давно и можно было бы к этому привыкнуть, но он не привык, и каждый раз, когда подходил к дому, чувствовал, как рука счастья сжимает его сердце. Эта метафора, однажды пришедшая в голову еще три года назад, оказалась такой точной, что он помнил ее до сих пор.
Но вообще он старался не думать о таких вещах, поскольку еще в ранней юности заметил, что сентиментальность является заменой настоящим чувствам и что сентиментальны чаще всего люди сомнительных моральных качеств.