– Пока есть только одежный шкаф в прихожей, его встроили в стену, – по какой-то странной инерции продолжая нанизывать ненужные фразы, сказал Леонид. – Позвольте ваше пальто.
Он протянул руку. Донка вздрогнула, как будто он хотел ее ударить, потом замерла, потом медленно расстегнула пальто, сняла и отдала ему. Это черное пальто было то же самое, что и в вечер их знакомства, но остальная одежда была на ней теперь совсем другая – пестрая красно-желтая юбка, из-под которой выглядывала фиолетовая оборка от другой юбки, пестрая же блуза, перетянутая алым кушаком. Ко всей ее внешности не шел этот кричащий наряд. Не будь он таким замызганным и убогим, Леонид счел бы его маскарадным, потому что в ней самой если и было что-нибудь кричащее, то лишь ее беззащитность, сделавшаяся сейчас такой явной.
Она стояла не двигаясь и по-прежнему не произнося ни звука. Леонид взял у нее пальто и, тоже молча, вышел с ним в прихожую. Когда он вернулся, Донка переменила положение – прижалась спиной к свежеоштукатуренной стене. В пустой просторной комнате на белом фоне этой стены нелепая пестрота ее одежды особенно резала глаз.
На лампочке не было абажура, поэтому свет казался чересчур ярким. В этом беспощадном свете стало заметно, что синева, которая, как Леониду показалось в парке, проступила на Донкином лице после его предложения поехать к нему домой, была на самом деле просто синяком. Синяк был большой, на всю левую щеку, и состоял из нескольких длинных пятен.
– Послушайте, – сказал Леонид, – прошу вас, отнеситесь ко мне с доверием. У вас что-то случилось, это понятно по всему вашему виду, и так же понятно, что случилось нечто малоприятное. Не знаю, смогу ли я быть вам полезен, но приложу к этому все усилия, поверьте.
Она не ответила, и он понял, что вопрос его был бессмысленным. Да он, собственно, и не задал никакого вопроса, лишь предложил ей описать свое положение, а ведь это не так уж легко сделать даже в спокойном состоянии духа.
Сообразив все это, Леонид спросил:
– Почему вы в цыганской одежде?
– Потому что я цыганка, – ответила она.
Голос ее прозвучал тускло, однако прозвучал наконец, уже хорошо.
– Но вы не носили такой одежды прежде, – заметил Леонид.
– Прежде не было необходимости.
– А теперь есть?
– Да… Я не знаю…
Она наконец взглянула на него. Взгляд был совершенно больной. Сердце у Леонида сжалось.
– Вас… заставили? – спросил он.
Донка помотала головой и снова опустила ее.
– Мне просто некуда было идти, – глядя в пол, сказала она. – И я пошла к отцу.
– Он цыган?
– Да.
– А мать?
– Нет.
– Ее нет, или она не цыганка?