Тот, выпучив глаза, отшатнулся. И это было не от изумления — пощечина произвела еще какое-то, хорошо известное Богдану действие. Тут уж он перешел в нападение, нанося короткие удары в голову, грудь и плечи Сопле.
Данила смотрел во все глаза — он впервые видел, как дерется товарищ.
Это был не тот охотницкий бой, который он наблюдал прошлой зимой на льду. Богдаш бился так, да не так. И кулаки его двигались, не тратя времени на замахи, а описывая дуги, всякая из которых была опасна. Наконец и Сопля, опомнившись, принялся бить, но бить как попало, словно не видя противника.
— Назад, Сопля, назад! — закричал Одинец. — Хватит с него! Будет ему!
Но назад отпрыгнул как раз Богдаш.
— Мне зато не хватит! Глядите, блядины дети!
Очевидно, Одинец знал эту боевую ярость, которой недалеко и до подлинного безумия. Очевидно, он узнал ее приметы в бешеном бойце и понял, что его подручному угрожает смерть.
Может быть, он и не вмешался бы в любой иной день, а точнее — ночь, может, позволил бы Сопле помериться силой с Желваком по-честному, не заботясь о сломанных костях и прочих прелестях бойцовской жизни. Но наутро наступал четверг — тот самый день, когда государь, как обычно, выедет из Кремля посмотреть бои вблизи, и стеночный, и охотницкий. Этого масленичного четверга Одинец с Соплей весь год ждали и к нему готовились. Нельзя же в последнюю минуту лишить стенку надежи-бойца, а государя — одного из лучших поединщиков!
— Васька! Кузька! Имайте его!
И сам кинулся к Сопле, повис у него на плечах, сгреб в охапку. Сопля рычал и брыкался.
— Вот так-то лучше! — крикнул Тимофей. — Уймись, Богдашка! Не то доской благословлю!
Семейка же оказался рядом с Желваком и схватил его за руку.
— Стой, свет, не то больно сделаю…
— Держите своего! — потребовал Одинец. — Мы своего держим!
— И наш шагу не ступит, — как старший, отвечал Тимофей. — Эй, Аким Одинец, выйди, потолкуем! Мы ведь и впрямь государева служба!
— А кто таковы?
— Да конюхи мы!
— Вон оно что! Слышал, Сопля?
— Врут! — выкрикнул спеленутый собственной шубой Сопля.
— Вот те крест! — Тимофей наконец отпустил доску и перекрестился.
— А коли конюхи, какого рожна под моим забором искали? — вылез вперед ткач. Оказался он маленьким мужичонкой, Одинцу до подмышек, и гляделся среди бойцов парнишкой-недомерком.
— Что, светы, не сказать ли правду? — очень тихо предложил Семейка, Богдановой руки меж тем не выпуская. — И поглядим, что ответят. А ты, Данила, примечай…
— А скажем… — Тимофей вышел вперед. — Такое дело, молодцы, — мы сюда не своей волей забрели, а нас послали. Кто Аргамачьих конюшен конюха может с приказанием послать — вы, поди, и без меня знаете. Так, Одинец? Мы розыск ведем.