Целовальник уже возвращался с чаркой в одной руке и с граненой темной скляницей — в другой.
— Две части водки, одну — зелья? — уточнил он у Егорки.
— А шут его знает! Тебе толковали, не мне.
— Ладно, как Бог даст…
Он плеснул из скляницы в чарку.
— Выпьешь — жив останешься! — сказал Данилке. — Не выпьешь — хуже будет! Разевай пасть-то!
Данилка, так уж вышло, до сих пор не оскоромился. В Орше еще мальчишкой был, а на Аргамачьих конюшнях — кто ж ему нальет? Мудрую целовальничью мысль он понял — ежели кто-то ждет его, засланного, снаружи да придет на выручку, то целовальник и покажет на пьяного Данилку — мол, кто ж его знал, что с одной чарки так развезет, забирайте своего дурака, чтобы и духу его тут не было! Но для чего же зелье?
Страх напал на парня — как напал бы на всякого человека, которому предлагают этакое угощеньице. И тут же проснулся норов.
Данилка гордо отвернулся от поднесенной к губам чарки.
Целовальник сшиб с него шапку и, ухватив за пушистые волосы, запрокинул ему голову. Данилкин рот сам собой открылся…
— Эй, Григорьич! — раздался вдруг зычный голос. — Ты кого там в угол зажал — не девку?
— Ты знай пей, — отозвался целовальник, не поворачивая головы. — Пей, да дело разумей!
— Я пью! — сообщил незримый мужик. — А вы-то что с Егоркой там затеяли?
Из темного угла появился, воздвигнувшись над столом, молодец — рослый, плечистый, в дорогом лазоревом кафтане с собранными рукавами такой длины, что если распустить — по полу бы мели, но со смутным, как после долгодневного запоя, лицом. Когда он выпрямился, с плеч свалилась богатая шуба, но он и не позаботился поднять ее с грязного пола.
— Все бы вам добрым людям головы морочить! Что, много ли парень задолжал?
— Вот черт разбудил… — проворчал Егорка.
— Поди сюда, слышишь? — велел молодец Данилке. — Со мной — не тронут! Хочешь — выкуплю? Я им полтину дам — отстанут!
Видать, слово смутного молодца в кружале все же имело вес, Данилку отпустили и позволили шагнуть навстречу благодетелю. Парень, схватившись рукой за шею и даже не подобрав шапки, поспешил к столу, уставленному кружками, чарками, скляницами и сулейками.
— Садись! — приказал молодец, шлепаясь на скамью и давая возле себя место. — Кто таков?
— Я с Аргамачьих конюшен… — Тут Данилка вовремя вспомнил, что никакой должности на конюшнях он не имеет, держится исключительно добротой деда Акишева, а в беседе с приличными людьми этим щеголять не с руки, так что придется соврать. — А прозванием — Ивашка Анофриев.
— Пить будешь, Ивашка?
— За чужие не пью, своих пока не нажил, — сразу отрекся от хмельного Данилка.