— Поймала?
— А куда он денется, — ответила уверенно и встала впереди пар, поджидая его.
Потом, когда стемнело совсем и развели костер, он, видя, как в ее черных зрачках пляшет огонь, пел под гитару:
Милая девушка, что ты колдуешь черным зрачком и плечом?
Так и меня ты, пожалуй, взволнуешь, только я здесь ни при чем.
Знаю, что этой игрою опасной будешь ты многих пленять…
Ошибся Колунков. Не суждено было Лизе многих пленять. Недели через две после этого вечера она утонула в реке. Что случилось с ней? Почему она белым днем, когда народу было полно на пляже, нырнула и не вынырнула? Не сразу хватились, что ее не видно, не слышно. Кинулись искать в том месте, где она плавала, не учли, что течение в Цне сильное. Через час нашли метров за двести ниже. Гадали: что случилось? Решили — судорога. Но он–то понимал, понимал…
Вспомнилось, как застал он однажды Лизу одну на даче. Дело к вечеру шло, но было жарко. Лиза сидела на крыльце в плетеном кресле, сушила волосы. Она только что прибежала с реки и сидела, запрокинув голову. Длинные ее волосы свисали позади кресла, сушились на солнце, а лицо было закрыто носовым платком. Услышала шаги, сняла платок, глянула, смутилась, дернулась в кресле, напружинившись, но осталась сидеть, только побледнела почему–то сильно.
— Леночка здесь?
— Они с мамой загорают. Сейчас придут… — и добавила: — Посиди со мной… Спой мне… Грустно…
— А у меня такая тоска… просто душно, — признался он и полез на второй этаж за гитарой.
Да, тогда еще стала нападать на него изредка такая тоска, что в глазах темнело. Вернулся с гитарой, сел напротив. Лиза снова закрыла лицо платком и запрокинула голову.
Порою внезапно темнеет душа —
Тоска! — А Бог знает — откуда?
Осмотришь кругом свою жизнь: хороша,
А к сердцу воротишься: худо!
Все хочется плакать. Слезами средь бед
Мы сердце недужное лечим.
Горючие, где вы? — Горючих уж нет!
И рад бы поплакать, да нечем.
Он пел, а она сидела неподвижно с запрокинутым, накрытым платком лицом. Солнце опускалось все ниже, стало прятаться за покачивающиеся от теплого ветерка ветви деревьев. Воробьи облюбовали куст сирени неподалеку от крыльца, горласто и задиристо переругивались. А он пел. И когда замолчал на мгновенье, ему почудилось, а может, это просто ветерок прошелестел, нет, нет, он явно услышал шепот:
— Поцелуй меня!
Он замер, смотрел на платок на ее лице, на губы, маленькими бугорками поднимавшие белую ткань. Она застыла, не шевелилась, только пальцы немного подрагивали на подлокотнике. Он видел, как она медленно сдавила деревянный подлокотник так, что пальцы побелели, зато перестали дрожать. Он закрыл глаза, чтобы не видеть эти пальцы, губы, загорелую шею и сильно ударил по струнам: