Солнце все быстрее и быстрее спускалось к горизонту. Пора. Надо возвращаться. По дороге домой меня догнал дядя Санька Туман на своем тарантасе. Деревянная нога его была вытянута вперед и лежала на передке телеги, а здоровая свисала вниз. Лошадь остановилась возле меня.
— Садись, — пригласил Туман.
Телега, скрипнув, мягко присела подо мной. Дорога свернула в сторону и напрямик меж зеленых полей побежала к деревне. Мы ехали молча. Впереди показался высокий пень. Он стоял чуть в стороне от дороги. Трактористы, вспахивая поле, объезжали его. От этого образовалась небольшая полянка, поросшая высокой густой травой. Лошадь дотрусила до нее, сама без принуждения остановилась и потянулась к траве. Туман вздохнул, вытянул из кармана кисет и стал медленно сворачивать «козью ножку».
Здесь когда–то стояли избы. Но место тут неудобное. Каждую весну здешних жителей отрезало половодьем от основной части деревни, где находились магазин, клуб и все колхозные постройки, и люди один за другим переселились на другой берег, а некоторые перебрались в другие места. Сады, оставшиеся здесь, постепенно засохли. Их вырубили. Осталась лишь старая осина. Она росла около дороги и не мешала пахоте. Каждое утро возле нее появлялся дядя Санька Туман на своем тарантасе. Он, видимо, так же, как и сейчас, останавливался, сворачивал из газеты «козью ножку» и долго курил, вглядываясь в густую траву у подножья осины. К этому времени роса уже спадала, но внизу, у самой земли трава была влажной и издавала душистый и пряный запах свежести и чистоты. Лошадь, быстро перебирая губами, рвала траву и иногда лениво сгоняла хвостом со спины назойливых мух. А Туман сидел на телеге и думал, слушая ласковый убаюкивающий шепот листочков осины и важный неторопливый шорох наливающейся пшеницы. О чем он думал? Что ему вспоминалось? Может быть, он тогда сравнивал себя, свою судьбу, с судьбой одинокой осины? Докурив, он хлопал вожжами по спине лошади. Она лениво трогалась с места, но все еще тянулась за сочной и прохладной травой. А Туман, наверно, все вспоминал то время, когда он не стал еще одноглазым Туманом, а был обыкновенным парнем. Еще до войны. Может, он вспоминал свою первую и последнюю атаку, когда земля вдруг с грохотом поднялась перед ним и повернула его жизнь в другую сторону. Это случилось в начале войны. Жена Настенька, которая три месяца назад, убиваясь, провожала его, едва узнала в нем своего Саню, сразу стала чужой и далекой. Вскоре они разошлись. Тогда он не выдержал, запил, ходил угрюмый, злой. Шрам около выбитого глаза делал его лицо еще мрачнее.