У беды глаза зеленые, не простят, не пощадят…
С головой иду склоненною, виноват и прячу взгляд.
Звягин расставил фигуры, но вдруг поднялся, махнул рукой вяло: хватит, и лег на спину на свою постель, свесив ноги на пол. Кровать его стояла рядом с простыней, и голос Матцева хорошо был слышен.
В поле ласковое выйду я
и заплачу над собой…
Кто же боль такую выдумал?
И зачем мне эта боль?
Звягин увидел свой дом с освещенными окнами на зимней улице, на окраине Тамбова. Улица быстро расстроилась до самого оврага. В овраге этом катаются на лыжах и санках ребятишки, катается с ними и десятилетний Юрка, сын. Звягин лежал, с каким–то грустным наслаждением ощущая тепло, доходившее до кровати от печки, смотрел, как на стене палатки играют блики от пламени, грусть его постепенно переходила в необыкновенное нежное чувство, и смутными, прекрасными видениями стали представляться ему картины из далекого детства, картины, которые много раз вспоминали они с Валей, вспоминали с нежностью к друг другу, с радостью, с благодарностью к судьбе…
Родители Звягина переехали в Тамбов в начале шестидесятых, когда ему было десять лет, переехали потому, что в деревне стало жить невмоготу. В то время Хрущев запретил держать домашний скот, власти отрезали у крестьян огороды, за работу платили гроши, на которые прожить было трудно, а кроме десятилетнего Миши в семье росли три девочки, и только одна из них старше мальчика. Брат отца жил в Тамбове. Он присмотрел полдомика на Комсомольской улице, крохотных полдомика: одна комната с печью да маленький коридорчик, зато был небольшой участок земли. Купили эти полдомика и переехали в Тамбов жарким летом. Улицы, Комсомольская и прилегающие к ней, были похожи на деревенские: деревянные домишки, частью дряхлые, покосившиеся, вросшие в землю, ухабистые улицы с пробитыми колесами машин колеями, неасфальтированные, поросшие бурьяном. Машины появлялись здесь редко. Тишина.
А по утрам кричали петухи.
Отец с матерью сразу устроились на работу на завод Ревтруд, он был неподалеку. Ребята оставались дома одни, четырнадцатилетняя сестра за хозяйку, присматривала за братом и сестрами, запрещала удаляться от дома. Юрка дня через три заскучал, потянуло осмотреть, исследовать городские улицы, переулки, манили свист, гудки паровозов, стук сцепляющихся вагонов с железнодорожной станции. Он познакомился с Вовкой, своим ровесником, жившим напротив, на другой стороне улицы в коричневом доме с белыми наличниками. Познакомились они возле колонки, куда Мишу сестра послала за водой. Вовка увидел его, свистнул и направился к нему через дорогу. Миша слушал, как струя воды бьет в дно ведра, бурлит, пенясь и шипя, и с напряжением и страхом косился в сторону приближающегося мальчика. Вовка шел неспешно, посвистывал, подняв верхнюю губу, виднелись его редкие острые зубы. Был он загорелый, с выгоревшими белыми волосами и бровями. Отец каждый день пугал Мишу местной шпаной, сразу поколотят, только отойди от дома. Хоть этот мальчик и не был похож на шпану, но все равно хотелось схватить незаполненное ведро и бегом домой.