Потом он поднес мои близко сведенные руки к лицу и стал очень старательно и как-то трогательно-аккуратно целовать их.
— А чиво это вы такое делаити? — К нам про-вальсировала Наташка с двумя рюмками в руках.
— У нас в Польше женщинам целуют руки, — сказал Юлька.
И это было совсем не смешно. Он взял рюмки, одну протянул мне:
— Не допивай…
Я оставила на дне, он тоже.
— Теперь поменяемся, — сказал он.
— Зачем?
— Так надо. — Он выпил и бросил рюмку на пол. Она разлетелась. Я тоже бросила рюмку на пол. Наташка что-то заверещала.
— Ты еще маленькая, уйди отсюда, — сказал Юлька. — Не знаешь, зачем нам весь этот детский сад?
— Не знаю.
— Давай уйдем?
— Давай. Надо им сказать.
— Не надо говорить, уйдем — и все… Вечно у тебя толчется какой-то народ…
Народ! Будто не он их привел!
На улицу мы вышли уже опять будто чужими. У нас это бывало всегда.
— У тебя что-то произошло? — спросила я.
— Это должно было когда-нибудь произойти… — сказал он.
— Что… должно было?.
— Да так, что-то вроде вдовушки или разведенной… Занятная бабенка…
Он сказал это до отвращения легко и игриво. Это был не тот Юлька, который поцеловал меня только что и сам испугался. И это был не тот Юлька, который врал про Галю. У того была длинная, тощая шея, и трогательная болячка от простуды на верхней губе, и смешные усы…
Это был Юлька, который заявился ко мне с друзьями (для чего-то они ему были нужны, эти свидетели), это был Юлька, который не удосужился взглянуть на бывшую одноклассницу Наташку, который так вот запросто поцеловал меня… Правда, после этого тут же стал другим. Но пока мы одевались, спускались по лестнице, заново привыкали к новым нашим отношениям — снова изменился.
Ревность во мне зашевелилась? Думаю, что нет. Слишком уж пренебрежительно он сказал все эго о какой-то женщине, да и пришел же ко мне, пришел, не к кому-то… Так что же так покоробило меня, почему я вдруг задохнулась и остановилась?
Я не хотела с ним ссориться, не могла, это было мне не под силу — поссориться с ним, потерять его хоть ненадолго. Я уже не могла потерять его, этот его единственный поцелуй приварил меня к нему накрепко. И все же я не могла сказать ни слова, сделать так, чтоб лицо мое не изменилось. А я чувствовала, как затвердевало, застывало мое лицо. И он тоже видел это.
— Да, как-то так вышло… Выпили. Ребята с работы затащили в Ликерку на танцы… Она так, ничего себе… Я а не думал! А она говорит — дома никого пет…
Он выдавливал из себя по слову, под конец уже почти кричал, заглядывая мне в глаза и пугаясь моего молчания.
— Что ты молчишь?! Я даже не целовал ее! Я даже… Но я же мужчина, черт дери! Это естественно.