Голод буквально сводит судорогой внутренности. Только вот хочу я не мяса и вина, а совсем другого.
Крови.
Густой, горячей солоноватой жидкости, которая течет в моих жилах. Или не течет? Теперь я нечисть. Нежить. Проклятый Богом и людьми слуга Сатаны.
Господи, за что мне это? Разве я многого хотел?
Я просто мечтал рисовать. Хотел показать всем красоту этого мира, только запечатленную на полотне. Не стану спорить, было и желание стать знаменитым, как Челлини, Рембрандт… Хотелось и иметь много денег, хотелось, чтобы каждый вечер мы собирались всей семьей за одним столом. Я, жена, дети…
Даже была одна девушка, хорошенькая Жанетта, дочка виноторговца. И ее отец хоть и особенно не одобрял, но и нее препятствовал, особенно, когда я написал его большой портрет… Нет, вот только об этом не надо. Не надо вспоминать Жанетту. Больно. И даже не потому, что я ее навсегда потерял. А потому что для мне все кончено. Вообще все. Никогда у меня ничего не будет. Семьи, детей, любви…
Кто полюбит нежить?
А то, что Лизетта называет любовью…
За то время, которое я мертв, почти уже пять лет, я многое узнал о спаривании. И никак иначе я это назвать не могу. Не любовь. Даже не плотские утехи. Наверное, даже не похоть – ведь на нее способны только живые люди. Я ведь нежить. При чем тут плоть? Я просто ходячий мертвец, дьявольским колдовством сохраняющий подобие жизни.
Почему я еще не мертв?
Сам не знаю. Могу найти только две причины. Одна не дает мне все закончить, а другая помогает преодолевать отчаяние.
Даже мне известно, что всякое подобие жизни в нашем теле прекращает огонь, серебро или осина. Все это я прекрасно могу достать. Одного осинового кола хватит. Стоит только закрепить его в чем-нибудь и броситься на него грудью. Или любой монах окажет мне эту услугу. Да, будет больно. Но недолго. А потом – что потом?
Мне было страшно. Просто – страшно. Что со мной будет потом? Рай? Но в рай никогда не попадет такой как я. Я же проклятая нечисть.
Чистилище?
Я не герой. Я очень боюсь боли. Если бы я точно знал, что все это рано или поздно закончится, я бы смог вынести все. Но я же этого не знаю. Знают только священники.
Ад?
Вот этого я боюсь больше всего. Я ведь убивал. И много. Не по своей воле, а потому что меня вел дьявольский голод, но разве для Бога это – оправдание? Может быть, мне стоило молиться и перебороть это страшное стремление к крови? Я и так держусь до последнего. А потом, когда нахожу жертву, стараюсь не выпивать все. Я стараюсь оставлять человека в живых. И всегда выбираю только пьяниц, грабителей, воришек… Так совесть меньше грызет меня. И так безопаснее.