— Как он был одет?
— В белую рубашку без швов. И коричневый плащ. — Больной говорил твердо, с уверенностью, точно прибивая слова.
— Он был измучен?
— Но держался, как царь. Свободно, просто и красиво.
— И все-таки Его лицо носило следы побоев?
— Очень! Видимо, римские легионеры били его бичами со свинцовыми наконечниками. Все Его лицо было испещрено синяками.
— А вас легионеры били перед казнью?
— На Голгофе нет. А я помню только Голгофу…
Мичман спросил:
— А не встречали ли вы когда-нибудь в жизни поручика Демьяна Петровича Нуралимбека?
По лицу больного прошло будто темное облако. Видимо, он делал сильнейшие усилия, напрягая память. Его лицо, опушенное черной бородкой, порой словно содрогалось от этих усилий.
— Нет, — наконец ответил он со вздохом, — с таким человеком мне не приходилось встречаться. Ни разу!
— Вы знаете, что вы больны? — задал ему снова внезапный вопрос мичман, точно желая сразить его этой внезапностью.
Он как будто смутился, но тотчас же оправился и ответил:
— Знаю. У меня порою мутится разум. И по этому поводу у меня с доктором даже происходят иногда споры…
Он улыбнулся.
— Споры о чем? — осведомился мичман, опять бледнея.
— Я утверждаю, что я заболел после того, как вспомнил Голгофу.
— А доктор?
— А доктор настаивает, что я вспомнил Голгофу после того, как заболел… А в этом большая разница, не правда ли?
— Теперь я уже не настаиваю на этом, — вдруг задумчиво уронил доктор. — Теперь я и сам не знаю, где правда.
Больной вдруг выговорил:
— А теперь я попросил бы и вас, — кивнул он мичману, — и доктора оставить меня одного…
— Вам нужно сейчас молиться Богу, Измерай? — спросил доктор.
Тот сурово произнес:
— Ну да, ну да! Нужно же замолить мне мои богохульства над Христом Спасителем в часы Его мук! Ну да! Ну да!
Доктор и мичман поспешно вышли.
Дверь едва затворилась за ними, как до них долетел тоскливый вой больного:
— Иисус, сын Бога живого! Смилуйся надо мною ради милосердия Твоего! Иисус, Иисус! Сын Божий!
Доктор болезненно поморщился.
— Идемте отсюда, — сказал он своему гостю, — сейчас Измерай будет плакать и выть, как подстреленный волк! Это будет ужасно!
— Замкни его на ключ, — кивнул он сторожу на комнату, где уже зазвучал, как труба, плач Измерая, медленный и гулкий.
Мичман спросил доктора:
— В самом деле, откуда у больного эти лишаи на ладонях и на ступнях ног?
— Откуда? Вызваны, вероятно, напряженной работой его воображения. А, может быть…
— Что может быть?
— Может быть, он и впрямь был ранее Измераем!
— Доктор, что вы говорите!
— А что же? Разве мы много знаем о человеке? Кто он? Откуда? Куда он идет? Разве все эти вопросы до глубины освещены наукой? О, это еще когда-то будет!