– Мой отец сам написал эту записку, – упрямо повторяет Кейт. – Уж я-то знаю.
– Просто…
Продолжать язык не поворачивается. Кейт ссутулилась, кутается в старый халат.
– На что ты намекаешь, Айса? Не на то ли, что я убила родного отца?
Повисает молчание. Озвученное подозрение, прежде аморфное, обретает плоть, и в этой плоти – рана, которую так просто не залижешь.
– Не знаю.
Голос у меня хриплый, слова приходится выдавливать силой:
– Просто… вдруг есть что-то еще, что нам нужно знать перед допросом?
– Больше ничего, – ледяным тоном отвечает Кейт.
– Больше ничего нет, и точка – или нам больше ничего не нужно знать?
– Вам больше ничего не нужно знать.
– Получается, что-то все-таки есть. Просто ты не хочешь говорить, да?
– Айса, черт возьми, хватит уже! Хоть ты меня не допрашивай! – На лице Кейт страдание, она бежит к окну, и Верный, почуяв, что ей плохо, мигом возникает рядом. – Больше я тебе ничего сказать не могу. Поверь мне, пожалуйста.
– Тея говорила… – начинаю я – и прикусываю язык. Мужество меня оставило. Но узнать нужно, и я беру себя в руки. – Кейт, Тея говорила, Амброуз собирался перевести тебя в другую школу. Это правда? Почему? Почему он так решил?
С минуту Кейт, белая, как полотно, молча смотрит на меня.
Затем, придушив рыдание, отворачивается, срывает с вешалки пальто, натягивает прямо на халат, влезает в грязные резиновые сапоги и хватает собачий поводок. Верный послушен. С недоумением он смотрит на хозяйку, силится понять, в чем причина ее боли. Еще мгновение – и за Кейт и Верным захлопывается дверь.
Звук подобен выстрелу, эхо отскакивает от потолочных балок, заставляя дребезжать чашки и блюдца. Фрейя, до этого спокойно игравшая у моих ног, вздрагивает. Маленькое личико застыло в гримасе ужаса. Еще через мгновение дом оглашается ревом.
Догнать бы Кейт, прижать к стенке, вытянуть из нее ответы на все вопросы. Но я не могу – я должна успокоить свою дочь.
Целую минуту нахожусь в замешательстве. Фрейя надрывается у ног, Кейт, громко топая сапогами, почти бежит по мосткам. Наконец со стоном раздражения подхватываю Фрейю и спешу с ней к окну.
Фрейя уже пунцовая, она брыкается, ее реакция непропорциональна хлопку двери, пусть и неожиданному; укачиваю ее, а между тем силуэт Кейт удаляется, тает в тумане.
Прокручиваю ее ответ.
Вам больше ничего не нужно знать.
Кейт не болтлива. Каждое слово взвешивает. Всегда такой была.
Следовательно, в выборе этих конкретных слов есть резон. Кейт могла бы сказать: «Больше ничего нет».
Туман поглощает ее, переваривает, а я размышляю о том, что сделала, и укрепляюсь во мнении: приехав сюда, я совершила огромную ошибку.