Отборные ругательства кипят во мне, словно адское зелье, того гляди выплеснутся. Так и вижу себя за обеденным столом. Хруст накрахмаленной скатерти, шелест перешептываний. Нет, я не сдержусь, я брошу им в физиономии: «Заткнитесь, сплетницы паршивые! Вы ничего не знаете, черт вас дери! Ни-че-го!»
Делаю медленный вдох. Спокойно, Айса, спокойно.
– Ну что, идем? – уже мягче говорит Тея.
Киваю:
– Да. Порядок. Я справлюсь. То есть мы справимся. Мы. В смысле, раз Кейт держится, то мне сам бог велел. А Кейт не сорвется?
– Надеюсь, нет. Но она на грани.
Тея открывает дверь. Выхожу в гулкий холл. Теперь здесь пусто. Лишь несколько запоздалых учительниц спешат в обеденный зал. У окна белеет щит с планом рассадки за ужином.
– Поторопитесь, дорогие! – произносит при нашем появлении какая-то учительница. Нас она знать не может – слишком молода. – А то к речам опоздаете. Какой у вас столик?
– Панкхерст[9]. По крайней мере, нам так сказали, – отвечает Тея.
Учительница смотрит в список, ведет пальцем по столбцу имен.
– Тея Уэст, – подсказывает Тея.
– Да, верно. Вот ваше имя. А вы…
Вид у нее извиняющийся.
– Простите, я тут новенькая. Никого из выпускниц не знаю…
– Айса Уайлд, – полушепотом выдыхаю я.
К моему облегчению, молодая учительница не меняется в лице. Значит, обо мне – о нас – не слышала. С сосредоточенным выражением она продолжает читать список.
– А, вот, нашла. Тоже Панкхерст. Там еще несколько ваших. Столик номер десять. Прямо рядом с окном раздачи. Вам лучше пройти в эту дверь, а потом – по галерее.
Могла бы и не объяснять. Без нее знаем. С закрытыми глазами нашли бы. Впрочем, мы киваем и послушно проходим в указанную дверь. Издали слышится плеск аплодисментов. Значит, сейчас начнется торжественная часть. На сцене какая-то женщина; милостиво ждет, пока восторженные гости позволят ей заговорить.
Я приготовилась увидеть мисс Армитейдж, нашу директрису, однако это не она. Да и что удивляться? Уже при нас мисс Армитейдж было за пятьдесят, наверняка она давно на пенсии.
Удивляюсь другому, скорее я шокирована. На сцене стоит мисс Уэзерби, наша бывшая классная наставница.
– Твою мать, – шипит Тея, пока мы пробираемся мимо столиков, занятых богатенькими сучками и их благоверными. По щекам Теи, резко побледневшим, ясно: она тоже потрясена.
Отрепетированные интонации мисс Уэзерби преследуют нас всю дорогу. Минуем стену почета, где имена капитанов хоккейных команд и выпускниц, погибших в войну, выбиты на золоченых пластинках; где на холстах неким художником, не ведавшим слова «лесть», увековечены бывшие директрисы. Голос мисс Уэзерби гулким эхом отзывается от деревянных стенных панелей. Слов не разобрать. Вместо приветственных банальностей мне слышится речь мисс Уэзерби в тот, последний день: «Айса, так будет лучше для всех. Я очень сожалею, что ты недолго училась в Солтен-Хаусе, но все мы, включая твоего отца, считаем, что тебе требуется начать сначала. В другом учебном заведении».