Каждый говорит другому, что он не Бог; здесь-то и завершается романтизмом. В этот час, когда каждый из нас должен напрячь свой лук, чтобы показать, на что он способен, чтобы вопреки и благодаря истории отвоевать то, что ему уже принадлежит, – скудную жатву своих полей, краткий миг земной любви, в этот час, когда наконец-то рождается подлинный человек, нам нужно расстаться с нашей эпохой и ее ребяческим исступлением. Тетива натянута, лук скрипит. Из этого высочайшего напряжения изойдет энергия новой прямой стрелы, из этого усилия, чью прямоту и свободу ничто не может превзойти[196].
Здесь Камю явно испытывает трудности, пытаясь описать свою новую позицию, которой не достает одновременно и концептуальной завершенности формы, и всеобъемлющей философской абстрактности. Та непримиримость, с которой он настаивает на несравнимой важности каждого момента в его уникальности и конкретности, напоминает мне до некоторой степени оценку Пастернаком движения истории, а еще больше – клятву, приносимую Пазолини во имя другого типа современности – современности опыта Народа. Но то впечатление, которое разделяли между собою Камю, Пастернак и Пазолини, – а именно что историю пустили по боковому пути, отклонив с прямого, – не снискало слишком сильного отклика в 1950-е и почти полностью исчезло с интеллектуальных и политических горизонтов следующих поколений. В этом, возможно, и кроется одна из причин, почему философия Камю сегодня переживает ренессанс.
* * *
Поскольку не было найдено никакого баланса между опытом (множественных) крушений Истории, ее отклонений от предзаданного пути и тоской по структурам, предлагающим экзистенциальное убежище, мир середины 1950-х казался полным событий, явлений и их отзвуков, совершенно изолированных друг от друга, которые при этом нередко представляли собой ироническое – а иногда и трагическое – следствие предшествовавших им ситуаций надежды и отчаяния. 3 ноября 1957 года – за четыре дня до сороковой годовщины Октябрьской революции и только через месяц после запуска «Спутника-1» Советский Союз отправил следующий спутник с собакой Лайкой на борту – дворнягой, которую нашли на улицах Москвы, – летать по орбите вокруг земли. Лайка, возможно, умерла уже через несколько часов после запуска по причине перегрева и стресса. А ее труп продолжал летать вокруг планеты до тех пор, пока 14 апреля 1958 года «Спутник-2» не расплавился, войдя в плотные слои атмосферы над Карибским морем.
Запуск спутника произошел через год – без одного дня – после вторжения Красной армии в Чехословакию. Операция полностью успешная в военном отношении, но стоившая весьма дорого в смысле политическом и идеологическом – была направлена на слом движения национальной независимости, первая волна которого уже сместила просоветское правительство. Военный ответ со стороны западных союзников казался делом еще более бесспорным, чем даже в случае Карибского кризиса, разразившегося несколько лет спустя. Такая перспектива – возможно, с еще большей интенсивностью, чем была раньше и чем будет позже, – ввергла мир в знакомый ужас Третьей мировой войны с применением атомного оружия. В то время моей сестре было четыре месяца. И я помню, как моя мать говорила, качая ее на руках (тоном слегка искусственной серьезности), что не стоило приводить еще одного ребенка в мир, настолько неспособный обеспечить покой и безопасность.