Когда Кеннеди убили, а Никита Хрущев спустя год, растворился в тумане политической ссылки, которую официально представили как уход на пенсию, холодная война утратила те два дружелюбных лица, которые так нас очаровывали. Гораздо менее блестящий преемник Кеннеди, Линдон Б. Джонсон, не смог избежать неудачной серии решений, начатой уже при прежней администрации, которая в конце концов втянула США во Вьетнамскую войну. Для меня драматичность напряженной ситуации в США лучше всего отобразилась в фигуре харизматического Кассиуса Клея, в 1964 году ставшего чемпионом мира в тяжелом весе после победы над Сонни Листоном в шести раундах. Ночью по транзистору я тайно слушал прямые трансляции боев, ведущиеся радиостанцией американской армии. Через Кассиуса Клея обратившегося вскоре в ислам и взявшего себе имя Мохаммед Али Соединенные Штаты во всем своем величии и неоднозначности снова вошли в мою жизнь. Теперь я ощущал напряжение между расовым угнетением и мощным движением к свободе, между несравненной атлетической красотой и схемами преступных группировок, что стояли за организацией боев Али. Провокативные слова и жесты Али, его прямота, ум и прежде всего его поразительные победы на ринге, казалось, предвещают будущее, о котором мы начнем мечтать только несколько лет спустя. Сегодня невозможно сказать наступило ли это будущее, ибо великие моменты карьеры Али заставили нас поверить, что мы переживаем одновременно и ускоренное движение исторического развития, и «излом во времени» (название очень популярной детской книги, написанной Мадлен Л’Эгнгл в 1962 году). Движение к большей свободе для американцев африканского происхождения свидетельствовало о нарастающем прогрессе; и в то же время столь тяжело завоеванный прогресс показал, что гладкое поствоенное продвижение к постоянно растущему богатству и комфорту для все большего числа американцев исключало все больше социальных и культурных меньшинств – и таким образом его тоже было нужно столкнуть с пути.
В это же время динамичные начинания и движения за трансформацию общества в странах Южной Америки неожиданно резко остановились. Когда в возрасте восемнадцати лет я имел честь посетить Бразилиа (1966), новая столица все еще напоминала огромную стройку. Будучи одним из немногих гостей в большом отеле в центре города, я чувствовал, словно город пуст – даже если в реальности его уже настиг демографический рост, превышавший все расчеты, которыми руководствовались Коста и Нимейер. Под управлением маршала Умберто де Аленкара Кастелу Бранку Бразилиа стала центром военной диктатуры; точно так же, как лицо маршала теперь стало символом власти праворадикального настоящего, сам город стоял в виде памятника левой утопии, спроецированной из прошлого в будущее. Я выполнил свой долг в качестве туриста, записывая то настоящее, которому стал свидетелем, и параллельно сделал тридцать шесть цветных фотографий построек Нимейера (все эти конструкции знамениты и по сей день). А затем во время долгого и одинокого путешествия на автобусе в Сан-Паулу (где жила принимавшая меня бразильская семья) я ощущал скорее грусть, чем одиночество.