...В описываемый период времени Чернышевский уже отбыл срок каторги и находился на положении ссыльнопоселенца. Но жил он не на частной квартире, а в казенном остроге. Вилюйский острог был построен с расчетом на сорок человек, но, кроме Чернышевского, из ссыльных там не было никого не только политических, но и уголовных. Острог представлял из себя деревянное, не особенно большое, одноэтажное здание, обнесенное деревянным частоколом. Несколько камер для заключенных и квартиры для служащих — вот и все жилые помещения. Николай Гаврилович помещался в одной из камер, предназначенной, очевидно, для общего заключения. Комната довольно обширная, в несколько окон, по бокам у стен деревянные нары, посреди стол и стул. Такова внешняя обстановка, в которой долгие годы обитал автор «Что делать?».
Потребности Чернышевского были ограничены до крайности. Ему полагалось казенное содержание в размере восемнадцать рублей в месяц. Почти всю эту сумму он платил одной старушке за стол и молоко, оставляя себе на все остальное несколько рублей. Более того он ничем не пользовался, хотя и представлялась возможность. Знакомые и друзья высылали ему из России деньги. Чернышевский неоднократно просил их не делать этого, но просьба оставалась тщетной и деньги присылались снова. Чернышевскому это доставляло видимое огорчение, и получаемые деньги он раздавал первым попавшимся якутам и их детям. Встретит кого-нибудь при прогулке на улице и наделит некоторой суммой, потом другого, третьего и так до тех пор, пока из присланных денег в кармане не останется ни гроша. Тогда только и успокоится. Якуты очень его любили, так как доброта его сердца была слишком очевидна.
Чем наполнял Николай Гаврилович досуги скучной и однообразной жизни? Умственной пищи в Вилюйске было, конечно, не особенно много. Почта приходила только раз в месяц. Получались газеты и немедленно прочитывались. Сам Чернышевский неизменно, в течение всего времени, получал «Отечественные записки», но этого было мало. Оставалось читать книги, которые имелись у доктора Доброзракова. В большинстве случаев то были медицинские сочинения, чисто специальные, но Чернышевский охотно читал и их и это тем более, что и в медицине он не был несведущ. Нередко Чернышевский занимался с доктором совместным чтением иностранных книг...
О прошлом Чернышевский вспоминать не любил. Но если разговор на эту тему, в очень редких случаях, налаживался, то охотнее всего вспоминал о том времени, когда он играл видную роль в «Современнике». А когда касался личности Добролюбова, то тут был уже неисчерпаем. Смело можно сказать, что все другое отходило на задний план. Личность покойного критика была для рассказчика чем-то поистине священным, перед его памятью он буквально благоговел. Лучше и выше Добролюбова для Николая Гавриловича не было человека. Раз беседа касалась Добролюбова — Чернышевский был неисчерпаем и охотно повторял неоднократно рассказанное раньше.