— Вы еще не сказали, Мария Ивановна, — подзадорил я, — что большинство праздников оканчивались драками парней, а то и мужиков, до кольев и жердей дело доходило!
— Бывало и это! Но во всей деревне с двумя-тремя забияками быстро справлялись, потому что пьяных почти не было. Зато молодые и пожилые люди, — все переживали радостные дни праздников; ожидали их, готовились к ним дружно. Теперь у молодых и приблизительно нет ничего подобного тогдашнему настроению. Теперь клубы, кино, радиоприемники, телевизоры появляются, достаток у людей во всем, только не знают они настоящей радости, что бы там ни писали в газетах о жизнерадостности современной молодежи.
— Идеализируете вы, Мария Ивановна, свое прошлое. И не называете причин, почему же, по-вашему, снижена теперь полнота человеческой радости по сравнению с тем, что было 20—30 лет тому назад.
— Много об этом думаю; время-то теперь в достатке, но ничего не придумаешь. Материально люди стали теперь жить хорошо, но радости нет, скука одна. Может, это оттого, что забот прежних не стало, все и всем дается легко? Горя большого не испытываем, и радости тоже. Может быть, она, радость-то, приходит к человеку через горе, нужду, боль? А когда все хорошо, нет настоящих трудностей, то и преодолевать нечего, а раз нечего преодолевать — нечему и радоваться, отсюда скука!
— Что-то не то вы говорите! Коровы стоят в грязи, до сих пор не доены, кругом море бесхозяйственности, пьянки, хищения. Разве это не объекты для преодоления? — сорвался я с некоторой запальчивостью и пожалел, что перешел на пропагандистский тон.
— Все это так, беда состоит, видимо, в том, что люди перестали это считать своим… Но вы извините, если я не то сказала…
Она осеклась, и я почувствовал, что своим последним замечанием отбил у нее охоту продолжать разговор. Мне пришлось сказать, что в ее словах много истины и нам, коммунистам, нечего друг от друга скрывать.
Она еще помолчала, а затем говорила долго, без остановки, словно боялась, что я опять перебью.
— Может, вы меня осудите за болтливость, но хочется кому-то высказать душевную боль, тревогу своей совести, раз уж своим личным участием ничего поправить нельзя. Однажды, когда нашему секретарю райкома Ворошилину вручили орден Ленина, пошла к нему в райком партии. Хотела поговорить откровенно, по-партийному. Но — где там! Он меня любезно принял и любезно проводил, а выслушать не пожелал и дал понять, что таких, как я, песенка спета, что помощь от нас совхозу будет принята, а о порядках в нем разберутся и без меня… И сказала я тогда себе: куда же ты, Марья, нос свой суешь! Наша песенка спета… А между тем мне кажется, что и областное руководство не знает фактического положения дел в деревне, поверхностно подбирает кадры для района, слабо спрашивает их за работу. При таком-то положении в районах области, по радио, в областных газетах идет восхваление успехов, достижений и даже побед. Иногда подумаешь, может, я действительно из ума уже выжила, что ничего, кроме плохого, не стала видеть. Начну перебирать б е л о е и ч е р н о е, чтобы сравнить хорошее и плохое. К белому нарочно откладываю и серенькие события и явления. Но черного вырастает целая гора, а белого маленький холмик.