«Помнишь, как мы ходили всей компанией вечером по улицам, был Новый год, и прыгали через сугробы».
«И рисовали на снегу? Конечно, помню».
«А ветер какой был, помнишь?»
«Конечно».
«Но бури севера не страшны русской розе. Как жарко поцелуй…»
«Ну уж этого не помню».
«Да, конечно… А помнишь, — проговорил он, — как я тебе написал письмо?»
Тут я почувствовала, что он нарушил правила игры. Была как бы молчаливая договорённость, о чём можно вспоминать — и о чём не стоит.
Почему не стоит? Сама не знаю. Потому что ведь ничего из этого не вышло. Потому что у нас ничего не было.
Помолчав, я спросила:
«Откуда ты знаешь, что я его получила?»
«Значит, — сказал он, — ты его получила. Ну, и как ты к нему… отнеслась?»
Я пожала плечами.
«Или уже не помнишь?»
«Я всё помню», — сказала я.
«И что же?»
«Я удивилась».
«И всё?»
«Я думала, что за этим последует продолжение».
«Какое же продолжение?»
«Ну… — я замялась, — что ты что-нибудь скажешь вслух».
Он усмехнулся: «Ты хочешь сказать, что я молчал, вместо того, чтобы приступить к дальнейшим действиям?»
Я тоже улыбнулась. «К каким же это дальнейшим действиям?»
Было ясно — что-то сдвинулось в эту минуту, и я почувствовала тревогу, хотя, я уже говорила об этом, никаких нежных чувств я к нему никогда не испытывала. Наш разговор за столом, весёлый и непринуждённый, даже немного растрогавший нас обоих, — кто же не умиляется воспоминаниям о юности, — наш разговор перешёл в другую тональность. В том-то и дело, что всё было важно в этом прошлом, в том числе и то, что казалось неважным. Шутки и смех прекратились, мой гость вертёл рюмку, он был, казалось, целиком поглощён этим занятием. Потом проговорил:
«Можно тебе задать один вопрос?»
«Зачем?» — спросила я.
«Мне интересно. Скажи, пожалуйста… У тебе тогда уже кто-нибудь был?»
«Зачем тебе знать?»
«Мне очень важно».
«Когда?» — спросила я, чтобы оттянуть ответ.
«В это время. Когда мы учились в консерватории».
Я пожала плечами: «Какая же девчонка не увлекается».
«Я не об этом».
«Разве теперь уже не всё равно? Хорошо, — сказала я, — тогда я тебя тоже спрошу: а ты, когда мы учились… Ты думал, что у меня никого не было? То есть считал меня девицей? Извини, — я засмеялась, — слово какое-то нелепое».
«Да», — сказал он серьёзно, и эта серьёзность мне понравилась. Мне нравилось, что он не иронизирует, не смеётся над нашей молодостью и не изображает из себя всё изведавшего скептика.
«Я был в этом уверен», — сказал он и подлил себе и мне. Глядя на его искалеченную руку, я пролепетала:
«Я не очень-то разбираюсь. Мне сказали, хорошее. Венгерское».