В тёплой звёздной ночи с тихими, но вдохновлёнными погожцами и жителями ближайших деревень, Елена совершила крестный ход вокруг церкви, слушала дыхание людей, смотрела на звёзды, угадывала поблизости сосредоточенных и торжественно строгих мать и отца и всё улыбалась. Сердце ожидало чего-то большого, поворотного и непременно осчастливливающего навечно.
Впереди хода, который возглавлялся священнослужителями и всеми Охотниковыми, нарастало пение:
— Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!.. — И пока ещё робко и негромко шло от человека к человеку: — Христос воскресе! Воистину воскресе! — И голоса людей свивались со звоном колокола. Огненное, сверкающее хоругвями кольцо обвило церковь.
Елена ощутила на губах сначала показавшийся ей сладковатым привкус слёз.
— Христос воскресе, — шептала она, и словно бы только ей одной отвечали из темноты:
— Воистину воскресе!
Под ногами шуршала прошлогодняя трава и листва — Елена слушала и эту музыку жизни.
Потом посветлело. Раздвинулось небо. Стали гаснуть звёзды, — с востока шёл новый день, он обещал больше весеннего тепла и света.
После заутрени все Охотниковы вместе сошли с паперти и неспешно направились домой. Они часто останавливались и христосовались со встречными. Перед воротами дома Михаил Григорьевич остановился — задержались и все домочадцы. Накладывали крестные знамения, кланялись дому — так издавна было заведено у Охотниковых в Пасху и Рождество. И другие люди, проходя мимо, не могли удержаться — крестились и кланялись на их дом. И в самом деле было трудно удержаться — походил он на иконостас, богатый, любовно убранный: и ворота с калиткой, и наличники со ставнями, и фасад кровли с «гребешком» на верху, и палисадник, и даже завалинка были украшены искусной деревянной резьбой, покрытой белилами и красной охрой. Резьба была делом рук Григория Васильевича. Он — несомненно гордясь — как-то сказал во хмелю, когда его резьбу похвалили:
— Ведомое дело: лик дома — душа хозяина. Так-то оно, братцы! — Но смутился, даже, кажется, покраснел, и сердито прибавил, как бы оправдываясь, а сердясь, несомненно, исключительно на себя: — Люблю, вишь, красоту. Душа просит её, совратительницу.
Елена, раньше не выделявшая этой кружевной красоты родного дома, привыкшая к ней с малолетства, любившая город с его каменными строениями в лепнине, сегодня неожиданно, прозревающе и восторженно поняла, вместе со всеми крестясь и кланяясь дому, что он прекрасен, что и в нём, и в пасхальном празднике заключено какое-то важное для неё обещание, какая-то надежда, которая непременно принесёт в её жизнь кружева счастья.