— Плачешь? Любишь, дурёха? Уж скажи честно!
— Люблю, — шепнула Наталья, не поднимая головы. — Пошла бы за ём хоть куды.
— Люби, люби. Он славный парень… только вот видишь, как несчастливо повернулась его жизнь. Но он сильный — выдюжит. А ты жди его, жди, крепко жди, слышишь, Наташка? Если любовь — надо ждать, терпеливо ждать. Поняла?
— Я буду ждать. Тольки как бы весточку ему послать?
— Об этом пока не думай, но я у деда всё равно правдами и неправдами вызнаю адрес. Потерпи немножко… Люби, Наташка, люби, всю жизнь крепко люби. — Елена чего-то поискала растерянным взглядом, потом грубовато-бодро подтолкнула подругу плечом: — Пойдём-ка ещё попаримся. Убежать — нельзя, так хотя бы там спрячемся ото всех!
Но она понимала, что спрятаться ей хотелось не ото всех, а от Александры и навалившихся противоречивых чувств, которые одновременно и смущали, и угнетали её.
— Не-е, Ленча, я уже упарилась! Дай чуток отдышаться. Тама, — махнула она головой на парилку, — кажись, Дарья. Как мышка, проскользнула мимо нас. Она-то большая охотница похлестаться веником. Накось вот пива — плесни для неё на каменку.
Елена одна вошла в парилку, плеснула на камни пива, а следом — воды два ковша. Дарья лежала под самым потолком и с ленцой овевала себя веником. Запищала:
— Вай-вай! Ты чиво: сдурела? Всюё дыхалку мне обожгла! Фуй, пивом вонят. Ой, в голове кружится! Косею, девоньки! Кто бы меня на мужских руках снёс с полка? — Но довольно быстро сама соскользнула по ступенькам на пол и легла на прохладные гладкие плахи.
— У голодной куме — одно на уме, — посмеивалась Елена, тоже ощущая хмельное кружение в голове.
— Да я о Ванькиных руках вспомнила, — незлобиво огрызнулась Дарья. — Нужны мне мужики — кобели разнесчастные! У них как заделья нету, так норовят под перву юбку нырнуть.
Елене хотелось спросить о том, что преследовало её с самой Пасхи — о Виссарионе, но не отваживалась, боялась. Увидела узкую красноватую метку на белой шее и груди Дарьи:
— Это что у тебя: след от горячего поцелуя? Наш женолюб Игнатка постарался? Не пойму: он тебя что, одной губой целовал — полоска-то одна?
— Одной единственной, но страстной, — посмеивалась и Дарья, пересаживаясь на лавку. Низко согнула голову, потому что густой сизый пар был всё ещё жарок. — Ой, пьянею! Хорошо-о-о! А ты, Ленча, ничё у меня спросить не хошь?
— Чего мне у тебя спрашивать? Сколько твой супруг рыбы выловил и белька забил? Так о том моему батюшке расскажи.
— А ежели я твому батюшке ещё и записочку покажу? — лукаво качала головой Дарья. — Вот встрепенётся-то Михайла, всё одно что на раскалённую печку его нечаянно посодют.