Мне повезло работать с инженером Юрием Дистерговым, который учился в немецкой школе для фольксдойче и после войны легко поступил в Одесский Институт Связи. Можно заключить, что уровень обучения в гимназиях был неплохим.
Советские власти не преследовали детей, получивших начальное образование при оккупантах. О судьбе студентов, учившихся в Одесском университете или медине, я ничего не знаю. Согласно слухам, места на Колыме и дальше для них находились.
С Юрой Дистерговым я работал в правительственной связи в течение семи лет. Нам не приходилось краснеть по поводу незнания техники, не было стыдно за свое детство в оккупации, за послевоенную юность, да и за взрослую жизнь тоже…
Довоенная советская власть заботливо растила молодежь, которая обучалась в «ликбезах», средних и высших учебных заведениях. Но после получения выпускниками специальности, они считалась интеллигенцией, то есть, по меткому выражению Ленина — «гавном нации», без которого под подошвами пролетариат, однако, не мог плавно скользить к «светлому будущему». Судьба нашей семьи иллюстрирует такое отношение властей к выпускникам ВУЗов, считавшимися потенциально неблагонадежными.
Мой отец получил среднее образование в 1916 году. Ходил в серой школьной шинели. Он вспоминал, как спрашивали пожилые люди: «Солдат, как дела на фронте?» Потом его забрали в Красную Армию, в которой грамотных солдат было немного, там его усадили за штабной письменный стол. После окончания гражданской войны послали учиться в Одесский институт народного хозяйства. Складывалась его судьба как будто бы неплохо для молодого непьющего коммуниста…
Получил папа направление в город Макеевку, на должность директора банка, и оказался он в тридцатые годы в самом гнезде шахтерской интеллигенции, «дело» которой вскоре изучали в кратком курсе истории ВКП(б). Родители, конечно, разобрались в том, как людей производили во «враги народа», когда отца исключали из партии… Ни мама, ни папа даже не помышляли о том, чтобы работать по специальности на оккупантов. Они были уверены в нашей победе.
При любом исходе нашей семье была надолго уготована судьба людей второго сорта. Мама получила работу бригадира на заводе им. Ворошилова только в середине 1946 года, из-за того, что была в оккупации. И разрешили ей работать в должности сменного инженера только летом 1952 года, когда стали перемещать евреев в связи с «делом врачей». Побывавшие в оккупации становились для советской власти менее опасными. А евреи — все более виноватыми.