– Ли…
– Здравствуй, милый, здравствуй, Санчик, – сказала уже чуть громче она, слегка отстранилась, и, наконец, я увидел ее лицо.
Позже, оглядев ее всю, я был удивлен тому, что нельзя было бы примитивно назвать, например, изменением внешности в лучшую сторону, похорошением или омоложением, а скорее чем-то другим – наверно, возвращением к чему-то первоначальному идеальному или задумке творца – образу, лишенному пагубного воздействия всего того, чем калечит нас материальный мир. А этот пагубный процесс, как известно, начинается еще до зачатия, передается через родителей и предков, продолжает травмировать в утробе матери, при выходе на свет, и, в конце концов, вместе со всеми физическими невзгодами наше тело добивают известные негативные состояния души, социальные и прочие проблемы, к примеру, дефицит. Ли была такой, какой первоначально должна была быть в ее божественном понимании, или если бы ее, на худой конец, сотворил какой-нибудь гений-художник эпохи возрождения, одаренный самим богом. Она была матрицей своей земной копии. В наше время стало модным рисовать карикатуры со знаменитостей – забавно, но узнаваемо. Тут же, как будто, все получается наоборот: была карикатура, а стал мастерски выполненный портрет. Даже фигура с осанкой изменились, в голосе остались только самые певучие и завораживающие тембры. Кажется, и ноги стали длиннее и стройнее. Вот ведь более всего у советских женщин страдают ступни ног, грубея с годами от ходьбы и компрессии грубой отечественной обуви. Но пальчики и пяточки на ногах Ли, каждый ее ноготочек и суставчик, выглядели такими идеальными, будто были выточены из мрамора великим мастером. Ни отечности, ни синюшности, ни покраснения, ни малейших признаков потливости. Внутри себя я не смог описать восторг подходящим литературным словом, а беззвучно произнес что-то матерное. А еще я невольно подумал, что появись сейчас здесь Валя с Любой, то и они, разумеется, тоже выглядели бы так божественно, что Леонардо да Винчи свою Джоконду вытолкнул бы за дверь, а картину, не дописав, забросил бы в самый дальний и пыльный угол своей мастерской. И пропала бы знаменитая ухмылочка той известной дамы. А физиономией, увлажненной соплями и злыми слезами, вряд ли б кто-нибудь из художников заинтересовался. И что же я должен был бы предпринять в такой ситуации? Зажить с этими тремя грациями одной семьей или расчлениться на три части? Однако в данный момент я был пока один на один с Ли и, слава богу, целехонек. Душа моя стала вдруг вспоминать все самое лучшее, связанное с ней. А воспоминания о тех юношеских сомнениях в необходимости, скорее вынужденности, сочетаться браком – напрочь отпали. А я-то думал, что та рана давно уже зарубцевалась. Все, связанное с Ли, не просто проснулось, а встало, побежало, полетело, вспыхнуло, обратилось яркой кометой.