– Портвейн будешь? – спросила хозяйка будуара, перейдя без предупреждения на ты, хотя внешне могла бы быть лет на 12—13 младше, чем я. Мы ведь даже в советское время так просто на ты не переходили при любой разнице в возрасте. Ну, а здесь, в отдельно взятом райском местечке с признаками как XIX века, так и 20-го, я уж не знаю, кто кого старше, и как себя вести в таких ситуациях. Впрочем, год ее земного рождения был, по всей видимости, не далек от моего, а возможно она могла бы быть чуть старше, останься мы оба живы.
– А если папенька с маменькой увидят? – спросил я.
– Ой, ой, напугал. Или это стеб? Смеяться? Ты тут чайник, понятно, поэтому я тебе объясняю: при нашем с тобой желании нас не будут разыскивать и тысячу лет, а потом мы появимся и ничего – все опять усядемся за самоваром, как будто полчаса прошло, все будет прекрасно, и я снова буду играть на пианино сонаты по просьбе папеньки. Про время – это я так, но тебе, я думаю, уже объяснили…
– Тогда наливай.
Ифигения открыла тумбочку, что стояла неподалеку от тахты и достала оттуда бутылку портвейна, почти целую, два стакана, а также коробку с шоколадными конфетами, поставив все это на небольшой журнальный столик, стоящий на тонких ножках, и придвинув его поближе к тахте. Перед тем, как выпить, она забралась с ногами на тахту, завела свой портативный патефон и замерла в позе лотоса. На пластинке был Эмиль Горовец. Зазвучал ностальгически его шлягер «Катарина, ох хо хо хо». Прослушав начало, я разлил портвейн, передал девице стакан и сам устроился на краю тахты. Мы чокнулись, выпили, съели по конфетке. Ифигения закурила, стряхивая пепел куда-то назад за тахту. Горовец пел: «О, мадонна в пятнадцать лет, ты на гвоздиках вышла в свет, видно мамы твоей дома нет».
– На двух стульях пытаешься усидеть? – спросил я Ифигению. – Здесь у себя ты Бриджид Бардо или какая-нибудь нигилистка-шестидесятница, первая советская хиппи, а там внизу – Татьяна Ларина?
Вроде того. Пускай предки балдеют, раз им в таком дурдоме проводить свою загробную жизнь нравится. Много ли душе надо для счастья? А мне ради них, любимых, не сложно подмахнуть, могу косить хоть под Наташу Ростову, хоть под Валентину Терешкову. Времени тут и для них, и для себя хоть жопой ешь, вернее его вообще здесь нет.
– Только не скажи, что в советской земной жизни ты носила такое редкое имя. Греческое, кажется…
– Уточни: дурацкое имя, я не обижусь.
– Женя? Евгения? Так?
– Ага, молодец, догадлив. Предок у меня с приветом, это он придумал. «Мальчишечье имя носила, высокие травы косила, была в ней могучая сила», – запела вдруг она голосом Людмилы Зыкиной патриотическую песню «Девчонка по имени Женька».