Малышка прибежала от реки словно фурия и с воплем набросилась на Татеве, явно собираясь выколупать ногтями его глаза. Я подбежал, и мне даже удалось перехватить ее в талии. Девица вырывалась изо всех сил, а потом она, словно лиана, выскользнула из моих рук.
- Перестань, Малышка! Перестань! Он же ничего ему не сделал твоему Бебе! Ай, перестань же!
Понадобилось добрых десять минут, чтобы ее успокоить. У Монтаня заняло минут двадцать утешить Малышку окончательно. Поскольку же атмосфера оставалась напряженной, я решил, что будет лучше, если заберу Татаве с собой.
Идти нужно было далеко. Уже недельное присутствие людей над рекой привело к тому, что все зверье отсюда сбежало. Постепенно река за нашими спинами исчезла из виду. Вокруг тянулась бесконечная, заставляющая уважать себя саванна, и я пожалел о своем решении и своем покинутом местечке. Двухзарядный винчестер, более тяжелый, чем обычно применяемые ружья, давил на плечо.
Татаве трусцой бежал передо мной, с трудом таща свое пузо. Одетый в синие шорты, последней пуговички которых он не был в состоянии застегнуть, он приторочил к поясу большое мачете и тащил с собой большой джутовый мешок, в котором собирался принести в лагерь вырезку.
Вне всякий сомнений, на лоне природы, все тайны которой – как я постепенно в том убеждался – ему были известны, он чувствовал намного свободней. Он уже открыл, осторожно отклоняя травы, выше его ростом, многочисленные гнезда с темными яйцами, а также семейство небольших голубых, с огромными гребнями, индюков, которых мы отпустили с миром. Благодаря нему, в течение получаса я мог следить за играми небольшого стада черных обезьян, шаставших возле небольшой рощи. В течение долгих минут он подкрадывался, совершенно невидимый, к группе потамошеров, серых диких свиней, которые, похрюкивая, подрывали своими пятачками какие-то колючие кусты.
Несмотря на свой беззаботный вид и неизменную улыбку на лице, Татаве мог полностью раствориться в саванне. Могло показаться, что – благодаря непонятно каким умениям – он перемещался совершенно беззвучно, инстинктивно, не размышляя, в зависимости от направления ветра.
Такую свободу я уже наблюдал у туземцев, только в Татеве было еще что-то. Его выслеживание не несло в себе никакой агрессивности. Он не выслеживал животных, чтобы потом их убить. За ними он следил из чистой любви к наблюдениям: он смотрел на них долго, не двигаясь, охваченный какими-то таинственными мыслями, вытаращив свои огромные, круглые глазища. Было в нем что-то от поэта.
Ему встретились животные экскременты и следы копыт, после чего он указал на север.