Сама идея того, что деревья — это мыслящие существа, способные разговаривать, до дрожи волновала Блю. И еще то, что они знают ее.
— Поверни здесь! — приказала Блю, заметив, что Ганси вознамерился проехать мимо развалин церкви. Широко улыбнувшись, он повернул руль и одновременно сбросил передачи сразу на несколько делений. Шины коротким визгом выразили свой протест, и машина свернула на заросшую травой дорожку. Во время поворота бардачок открылся, и его содержимое высыпалось Блю на колени.
— Почему вообще ты ездишь на этой машине? — спросила она. Ганси выключил зажигание, но в ее ногах еще оставалось ощущение вибрации.
— Потому что это классика, — чуть надменно ответил он. — Потому что она единственная в своем роде.
— Но это же просто рухлядь. Разве не существует уникальной классики, которая не… — Блю продемонстрировала, что имела в виду, несколько раз безуспешно хлопнув дверцей перчаточного ящика. Она вернула его содержимое на место, и, как только ей показалось, что дверца закрылась, бардачок вновь изверг свое содержимое ей на колени.
— О, конечно, — сказал Ганси, и ей показалось, что в его голосе прозвучала жесткая нотка. Нет, не возмущение, а ирония. Он сунул в рот листочек мяты и вылез из машины.
Блю положила в бардачок документы на машину и кусочек говяжьей бастурмы незапамятной давности, а потом уставилась на третий предмет, оказавшийся у нее на коленях — «ЭпиПен», шприц с лекарством, предназначенным для того, чтобы запустить сердце, остановившееся из-за внезапного аллергического шока. В отличие от бастурмы он, судя по дате, был совсем свежим.
— Чье это? — спросила она.
Ганси стоял около машины, держа в руке свой анализатор электромагнитного поля, и потягивался, словно просидел за рулем не 30 минут, а несколько часов. Она обратила внимание на рельефные мышцы его рук; это скорее всего имело отношение к гребной команде Эглайонби, наклейка с эмблемой которой украшала крышку бардачка. Оглянувшись, он небрежно бросил:
— Мое. Нажми на защелку вправо, и дверка закроется.
Блю сделала, как он посоветовал, и, конечно, перчаточный ящик, в котором лежал «ЭпиПен», прекрасно закрылся.
Ганси, не отходя от двери, запрокинув голову, смотрел на грозовые облака: живые создания, движущиеся башни. В дальней дали они почти сливались с синими гранями гор. Дорога, по которой они приехали, походила на сдвоенную сине-голубую реку, убегавшую, извиваясь, в сторону города. Косой солнечный свет был очень необычен: желтый, густой, насыщенный влажностью. И не было слышно ни звука, кроме щебетания птиц и ленивого погромыхивания отдаленного грома.