— Надеюсь, погода не испортится, — сказал Ганси.
Он зашагал к руинам церкви. Вот как, — сделала открытие Блю, — шагая, он преодолевает пространство. Простая ходьба — для простых людей.
Стоя рядом с ним, заметила, что при дневном свете церковь выглядит куда более зловещей, чем казалась, когда она бывала здесь раньше. Тянулись к солнцу выросшие за разрушенными стенами достававшая до колен трава и деревья ростом с Блю. Не было никаких признаков того, что когда-то здесь имелась кафедра и бывали на службах прихожане. Все это место было насыщено унынием и бессмысленностью: смертью без загробной жизни.
Она вспомнила, как несколько недель тому назад стояла тут рядом с Нив, и подумала, действительно ли Нив искала ее отца, и если да, то что она собиралась делать с ним, если найдет. Еще она вспомнила о духах, входивших в церковь, и подумала, что Ганси…
Ганси сказал:
— Такое впечатление, будто я уже был здесь.
Блю не знала, что ответить на это. Однажды она рассказала ему полуправду о кануне дня Святого Марка и не могла сообразить, разумно ли будет открыть ему оставшуюся половину. Более того, она не была уверена в том, что это будет правдой. Стоя рядом с ним, совершенно живым и здоровым, она просто не могла себе представить, что менее чем через год его может не быть в живых. Он носил бирюзовую рубашку-поло, и казалось просто невозможным, чтобы человек в бирюзовой рубашке-поло мог преставиться от чего-нибудь, кроме как сердечного приступа в возрасте 86 лет, возможно, во время игры в поло.
— А что говорит твой термометр для колдовства? — спросила Блю.
Ганси повернул прибор к ней. Его пальцы побелели от напряжения, костяшки отчетливо выступали под кожей. На панели ярко светились красные лампочки.
— Он к чему-то привязан. Точно так же, как было в лесу.
Блю огляделась по сторонам. Судя по всему, все эти места находились в чьем-то частном владении, даже тот участок, на котором стояла церковь, но земля, лежавшая за церковью, казалась более запущенной.
— Думаю, если мы пойдем туда, нас вряд ли расстреляют за вторжение в частную собственность. А незаметно мы ходить все равно не сможем — из-за твоей рубашки.
— Аквамариновый — очень красивый цвет, и он вовсе не для того, чтобы приносить вред тому, кто его носит, — сказал Ганси. Но его голос звучал не слишком-то уверенно; он еще раз оглянулся на церковь. Сейчас, когда он забыл о контроле за чертами лица, прищурился, со взъерошенными волосами, он казался Блю гораздо моложе, чем выглядел обычно. Юный и, что особенно странно, испуганный.
Блю думала: не могу я сказать ему об этом. И никогда не смогу. Я просто должна сделать так, чтобы этого не случилось.