— Вставай. Пойдем домой.
Когда Ронан принялся неуверенно подниматься на ноги, вороненок забился в его руках, превратившись в разинутый клюв, присоединенный прямо к телу, без всякой шеи.
— Привыкай к болтанке, щенок, — строго сказал Ронан.
— Но ты же не будешь так называть его?
— Его зовут Лесопилка, — ответил Ронан, не поднимая взгляда. И тут же добавил: — Ноа, до чего же ты страшный!
В темном, казавшемся бездонно глубоким дверном проеме церкви молча стоял Ноа. В первую секунду можно было разглядеть лишь его бледное лицо; темная одежда сливалась с мраком, а глаза казались провалами в неведомое. Потом он сделал шаг вперед, вышел на свет и сразу стал обычным собой.
— Я думал, ты не пойдешь, — сказал Ганси.
Ноа посмотрел мимо них на алтарь, потом перевел взгляд вверх, на невидимый потолок. Потом сказал со своей обычной напускной бодростью:
— Дома было очень жутко.
— Придурок, — бросил Ронан, однако Ноа его замечание, кажется, не задело. Ганси открыл дверь, выходившую на боковую дорожку. Адама там не было. Ганси начал чувствовать себя виноватым за то, что поднял ложную тревогу. Хотя… он вовсе не был уверен в том, что тревога ложная. Что-то случилось, хотя он пока не знал, что именно. — Так где, ты сказал, ты взял эту птицу?
— В собственной голове. — Смех Ронана походил на отрывистый плач шакала.
— Опасное место, — вставил Ноа.
Ронан споткнулся — алкоголь серьезно нарушил координацию его движений, — и вороненок издал в его руке крик, скорее дробный, чем протяжный.
— Только не для цепной пилы, — ответил Ронан.
Выйдя в глубокую весеннюю ночь, Ганси остановился и запрокинул голову. Теперь, когда он убедился в том, что с Ронаном ничего не случилось, он рассмотрел, что Генриетта с наступлением темноты обретала красоту, превращалась в лоскутный городок, вышитый черными ветвями деревьев.
И нашедшийся Ронан из всех птиц выбрал именно ворона.
Ганси не верил в совпадения.
Велк не спал.
Раньше, когда он был учеником Эглайонби, сон приходил к нему легко — а почему бы и нет? Как и Черни, и остальные одноклассники, на неделе он спал то два, то четыре, то шесть часов — поздно ложился, рано вставал, — зато в выходные устраивал себе настоящий марафонский сон. И когда он спал, это был спокойный сон без сновидений. Нет… он знал, что это неправда. Все видят сны, только не все их запоминают.
Однако теперь ему редко удавалось проспать больше двух-трех часов кряду. Он метался на простынях. Резко вскидывался, разбуженный шепчущими голосами. Он клевал носом, сидя на кожаном диване, единственном предмете обстановки, который не отобрало у него государство. Казалось, что нечто крупнее и сильнее, чем он сам, управляло структурой его сна и жизненной силы, которая то прибывала в нем, то уходила, словно нерегулярные приливы и отливы. Попытки упорядочить картину своего состояния привели его в глубокое расстройство: вроде бы от бессонницы он сильнее страдал в полнолуние и после грозы, но никакой другой закономерности ему выявить не удалось. В мыслях он представлял себе, что им управляет магнитный пульс силовых линий, каким-то образом влившийся в него через смерть Черни.