— В чем дело? — спросил Ганси. Что-то во встревоженном лице Ноа напомнило ему об окружавших его испуганных лицах, о шершнях, облепивших его, о голубом, как смерть, небе над ним. Когда-то, давным-давно, ему выпал еще один шанс, и со временем бремя необходимости оправдать его делалось все тяжелее.
Он отвернулся от Ноа к застекленной стене. Даже сейчас Ганси казалось, что он способен ощутить давящее присутствие ближних гор, будто пространство, отделяющее его от них, было чем-то вещественным. Это ощущение было столь же мучительным, как и мысленные видения спящего лика Глендура.
Ронан был прав. Что-то нарастало. Пусть он не нашел линии или сердцевины линии, но что-то происходило, что-то начиналось.
— Не выбрасывай ее, — сказал Ноа.
Через несколько дней Блю проснулась задолго до рассвета.
В ее комнате лежали, путаясь между собой, тени от горевшей в коридоре лампочки. Как это случалось каждую ночь после гадания, едва лишь сон ослабил свою хватку, в ее голове забурлили мысли об элегантных чертах лица Адама и воспоминания о склоненной голове Ганси. Блю помимо воли продолжала вновь и вновь проигрывать про себя тот противоречивый эпизод. Неожиданно резкую реакцию Каллы на собственный язык общения Ронана, Адама и Ганси, тот факт, что Ганси оказался не просто духом с дороги мертвых. Но дело было не только в том, что эти мальчики занимали ее внимание, хотя, как ни печально, теперь оставалось мало надежды на то, что Адам когда-нибудь позвонит ей. Нет, больше всего ее тревожила мысль о том, что мать что-то запретила ей. Это терзало ее как ошейник.
Блю отбросила одеяло. Она решила встать.
Она испытывала тоскливую нежность к диковатой архитектуре дома 300 по Фокс-вей; это было скорее нечто вроде равнодушной привязанности, порожденной ностальгией, нежели какое-то настоящее чувство. Но отношение к дворику, располагавшемуся за домом, было очень противоречивым. Весь двор накрывал огромный бук. Его красивая идеально симметричная крона, раскинувшаяся от одного забора до другого, была настолько густа, что даже самый жаркий летний день окрашивала в бледно-зеленоватый цвет. Сквозь листья мог пробиться лишь самый сильный ливень. Блю хранила множество воспоминаний о том, как стояла подле могучего гладкого ствола во время дождя, слушала, как капли барабанили по лиственной кровле, не достигая земли. Стоя под буком, она сама почти ощущала себя буком, ощущала, как дождь скатывается с ее листьев и коры, такой же гладкой, как соприкасавшаяся с нею ее собственная кожа.
Тихо вздохнув, Блю пробралась в кухню. Она открыла заднюю дверь и двумя руками беззвучно закрыла ее за собой. После наступления темноты двор становился ее собственным миром — смутным и закрытым от посторонних. Высокий деревянный забор, скрытый густой жимолостью, загораживал фонари, горевшие над задними дверями соседних домов, а непроницаемый навес буковой кроны закрывал лунный свет. Обычно ей требовалось несколько долгих минут, чтобы дать глазам привыкнуть к относительной темноте, но нынче ночью этого не понадобилось.