Глава 9. Не моя головная боль
Японятия не имею, что такое настоящее одиночество. Как психолог, я почти ежедневно сталкиваюсь с людьми, которые одиноки. Я знаю, как им помочь, и я также понимаю с профессиональной безжалостной ясностью, что помочь им до конца у меня не получится. Одиночество невозможно исцелить, как и изменить то, кто ты есть. Одиночество – норма, мы рождаемся такими и умираем, все, что мы можем, – это некоторое время жить рядом с кем-то. Рядом с Сережей, например.
Я понятия не имею, что такое настоящее одиночество, Сережа абсолютно точно ударил в цель, нашел мое слабое место. Я никогда не была по-настоящему одинока, кроме того момента, когда полированный ящик с телом моего отца исчез под землей, оставив мне вместо человека табличку с фотографией и место, куда я могу класть цветы. Я помню панический страх, ледяной космический холод настоящего одиночества в момент, когда я поняла, что отца больше нет. Настанет день, и меня тоже не станет. Именно тогда ты вдруг понимаешь это по-настоящему, именно в этот момент осознаешь, насколько одинока в этом бесконечном мире людей. Миллионы людей бесконечно одиноки до такой степени, что они начинают сходить с ума. Огромное количество людей – как разбросанные во вселенной звезды. Но стоит звездам подойти слишком близко друг к другу, и адская сила гравитации разнесет их в клочья.
Я чувствовала себя взорванной звездой, и мои осколки разлетались по двору, через который я бежала, растекались по лицу злыми слезами, обжигали взглядом «не подходи» проходящих мимо людей. Если бы я сказала, что Сережа ошибся насчет меня, то соврала бы самой себе. Он раскрыл передо мной свою душу, и пусть там оказалось грязно, холодно и неприятно пахло, я знала – он был прав. Это не делало его хорошим человеком, и я впервые за все годы вдруг осознала, насколько сильно я ненавидела – не его, а саму себя. Я назвала любовью то, что было страхом. Боязнь остаться одной. В результате я осталась с Сережей.
Я остановилась, только когда в моих легких кончился воздух. Двумя руками я оперлась на облупленную оградку, пытаясь отдышаться, потом огляделась – я была рядом с детской площадкой не так далеко от дома сестры. Чужие дети шумно резвились, и смеялись, и кричали, и требовали, и размахивали лопатками. Их родители смотрели на меня с подозрением, неодобрением, даже осуждением. Никто не хочет видеть чужие слезы, люди предпочитают делать вид, что в мире нет никакого горя, и все кругом совершенно счастливы, и никто никого не обижает, что никто не одинок. Именно поэтому, когда где-то на публике какая-нибудь пара начинает громко, страстно, исступленно ругаться, переходя на крик, размахивая руками, размазывая слезы по щекам, все отворачиваются, стыдятся и краснеют. Они словно кричат: не выдавайте нас, не показывайте миру наше истинное лицо, не открывайте им наши слабости.