Через год уходит на пенсию наш старый товарищ, некогда батрак, коммунист старой закалки. Несмотря на возраст, он полон энергии и энтузиазма. Невысокий, тощий, как гвоздь, смуглый дочерна. Он активно участвует во всех собраниях. Выступая, говорит не так, как все, зато убедительно и по существу. Однажды он сказал: «Дорогие мои товарищи, взгляните на себя. Не кровь течет в наших жилах, потому что мы являем собой стадо овец. Только три вещи занимают итальянцев: футбол, песенки да любовь».
Моя бабка, когда ее кто-нибудь обижал или просто нервировал, упирала руки в бока и причитала нараспев: «Все одинаковые, все одним миром мазаны…»
На газонах возле административных корпусов, где засело наше руководство, растут прекрасные душистые цветы. Рядом же с производственными цехами — только кактусы и кустарник с красноватыми листиками и короткими злыми колючками.
Вдруг обесточился цех. Вероятно, во время вчерашнего дождя залило какой-нибудь предохранитель. Погас свет, все погрузилось в тишину; работают лишь те, кто обходятся без электричества: наладчики, техники, уборщики, кладовщики, служащие. Кто-то из рабочих кричит: «Свет, не зажигайся больше!» Другой вторит: «Зажгись за пять минут до конца смены!» Все мы облегченно вздыхаем. Народ помаленьку разбредается кто куда среди умолкнувших станков: кто, сбившись в кучку, обсуждает новости, кто вытаскивает колоду карт, хранящуюся в пачке из-под «Мальборо», кто выбирается на улицу подышать воздухом. Надсадно и пронзительно звонят телефоны. К сожалению, через пару часов ток дают вновь. Сначала загораются лампы на станках, потом включается первый станок, за ним сразу же десятки и сотни других. В цехе снова устанавливается грохот и гул. Несколько слишком загулявших рабочих, запыхавшись, трусят по аллее. Жаль. Цех только-только начал менять облик, все становилось праздничным. Фрезеровщик на пустом бидоне из-под минерального масла исполнял джаз.
Наш местный шут, чернорабочий Джакомино, тот, что напяливал на себя женские трусики, найденные в куче ветоши, подходит ко мне и закуривает сигарету. Однако зажженную спичку не выбрасывает, а сует в рот, крепко зажав между зубами. Он ворочает ею во рту с помощью языка и снова достает, горящую, после чего спичка опять исчезает во рту и наконец появляется, уже погасшая и дымящаяся. Я гляжу на него с восторгом: покажи, говорю, как сделал, давай сначала. Он говорит, погоди, тут меня вызвали оттащить ящик со стружкой, и уходит, напевая что-то себе под нос.
На следующее утро он повторяет для меня свой фокус: сует горящую спичку в рот и вынимает ее оттуда, перевернутую и продолжающую гореть, причем проделывает все это зубами и языком без помощи рук и не обжигаясь. Настоящий фокусник. Спрашиваю, что за песню ты давеча напевал. Там, говорит, такие слова: зачем пахать, мотыжить землю, коль все равно придет война?