Экипаж въехал в ворота консульства и, подъехав к квартире Лагорского, остановился. В этой самой квартире я год тому назад жил, работал, организовывал, при неудачах волновался, суетился, бегал. Я думал, что делаю колоссальной важности дела, а в сущности какими маленькими казались эти дела сейчас, после тегеранской работы. Это было всего год тому назад, а кажется, что это было так давно… И я почувствовал себя постаревшим, усталым, делающим какие-то никому не нужные дела. Может быть, я просто устал с дороги? Но нет, это ощущение в дальнейшей моей жизни находило на меня все чаще, все сильнее. Это было начало сомнениям, рождавшимся в душе. Сомнениям в правоте моего дела и плодотворности работы.
Не успел я сойти с экипажа, как навстречу выбежал Лагорский, увидевший меня в окно.
– Заходи сюда, здесь теплее, – пригласил он меня в спальню, и уже через короткое время мы, сидя за чаем, оживленно беседовали.
– Ну, рассказывай, Миша, что ты тут поделываешь, – спросил я, когда мы уже перебрали личные темы разговора.
– Да ничего особенного, просто время убиваю, – ответил Лагорский нехотя, и оживление покинуло его.
Я смотрел на его молодое, но уже носившее отпечаток усталости лицо. В длинных, зачесанных назад волосах, несмотря на его 28 лет, можно было видеть седые.
– В том-то и дело, что время убиваешь. Вот и Москва сообщает, что ты тут дурака валяешь и не только не работаешь, но даже не пишешь им, – продолжал я.
– А что писать? К чему? – как-то вяло ответил он.
– Как что? Ты же что-нибудь делаешь? Агентура у тебя работает? – спросил я.
– Ах, Гриша! Не понимаешь ты меня. Надоело все мне, понимаешь, надоело. Вот чувствую, что устал, шесть месяцев ничего не делаю, а устал. Скажешь – разгильдяй, бездельник! Ничего подобного! Сидел же я столько лет подряд секретарем у Дзержинского и Ушлихта[111]. Работал день и ночь, как проклятый, и не чувствовал усталости. А вот теперь никакой охоты, – закончил он и замолчал, точно оборвал. Я тоже молчал и знал причину настроения Лагорского. Откуда оно могло взяться? Я не мог объяснить, но чувствовал, что это настроение передается и мне, действует на меня.
– Вот получил телеграмму «ухлопать Бажанова», видишь ли, обрадовался. Все-таки живое, настоящее дело. Дня три чувствовал себя бодрым. А потом опять выдохся, – продолжал Лагорский.
– А как поживает твоя жена? Когда она думает приехать к тебе? – спросил я, стараясь узнать, не тут ли зарыта собака.
– Что ей сюда ехать, когда я сам думаю, как бы убраться отсюда, – ответил он.
– Ну, ладно, брось хандрить. Давай примемся за дело, веселей будет. Расскажи подробно, как обстоит дело с Бажановым и Максимовым, – предложил я.