Что привело Олянку сюда, в самое средоточие беды и опасности? «Шу-шу-шу, — толпились в её голове шепотки молвиц. — Зимград, Зимград! Иди в Зимград!» Да ещё приснились ей серые глаза с золотыми ободками... «Лада!» — ахнуло сердце.
— Вот тебе, проклятый! — прорычала Олянка.
Костяшка в её руке обернулась коротким толстым копьём, которое, свистнув в воздухе, пронзило навия-разрушителя насквозь вместе с доспехами и пригвоздило к стене дома. Дом уцелел, а Олянка кричала в окна:
— На улицу, на улицу! Бегите прочь!
Этот дом она пока отстояла, но могли на него найтись другие разрушители. Новая костяшка — и новое копьё влетело прямо в разинутый рот врага. У неё не было к нему жалости. Под упавшими стенами лежали искалеченные тела детей, женщин, стариков. Бревном придавило беременную красавицу. Широко раскрытые мёртвые глаза, не рождённое дитя.
Она успела выбросить детей из окна невысоко над землёй... Грохот, удары, чернота.
«Шу-шу-шу... Навь-Навь-Навь», — шуршали малютки-шепотки. Сдавленная грудь кое-как дышала, пальцы шевельнулись и скрючились. Боль, многоголовый зверь с алыми пастями, рвал руки и ноги. Провал в пустоту.
Снова вспышка сознания. Темно, на груди что-то тяжёлое, но дышать можно. Боль, всё тело сдавлено, до молвиц не добраться. Душно, воздух, мало воздуха! Чернота.
Грудь могла свободно дышать, лицо гладили пальцы... Или нет, просто ветер. Над ней склонились две женщины-кошки в кольчугах.
— Это что, оборотень? Что она тут делает?
Мужской голос сбоку:
— Эта девица мне жизнь спасла. А ещё она копьём навия к стенке пригвоздила. Насквозь вражину — прямо в брюхо с одного броска! Коротким таким, вроде остроги.
— Остроги? — хмыкнула кошка. — Её б на Север, в китобои, раз такая меткая!
— Светом Лалады её не исцелить, она ж Марушин пёс, — сказала другая. — Тут надо ту целительницу с камнем звать — может, она что-то сделает.
Над Олянкой склонилось смугловатое, точёное лицо с тёмными бровями. Иссиня-чёрная прекрасная коса свешивалась через плечо, а глаза — пронзительно-синие, небесно-холодные, чистые. К уголкам сжатого волевого рта пролегли суровые морщинки. Не жестокость, нет. Собранность и твёрдость.
— Голубушка, смотри мне в середину ладони. — Рука с раскрытыми пальцами зависла над лицом, сжалась. — Твоя боль у меня вот здесь, в кулаке.
Голос тоже твёрдый, как стальной клинок. Красавица, но очень уж строгая. Кафтан с двумя рядами пуговиц, высокие сапоги, длинные стройные ноги. Крак! Что-то хрястнуло в теле Олянки, но боли она не чувствовала. Всю боль красавица держала в кулаке, а другой рукой вынимала из мешочка на шее камень — необработанный самоцвет. Камень лёг Олянке на грудь тёплой тяжестью. Бухнуло сердце, отзываясь... «Шу-шу-шу... Навь-Навь-Навь...» — захороводили, закуролесили шепотки.