— Ну, вот и всё, ты здорова, милочка. Можешь идти.
Коса целительницы была чуть растрёпана, кафтан запылён. Кто-то окликнул:
— Госпожа Рамут!
— Да! — тут же вскинув и повернув голову на зов, отозвалась целительница.
С губ Олянки сорвалось:
— Рамут лейфди...
Чистая весенняя прохлада взгляда красавицы устремилась на неё, шелковистые чёрные брови сдвинулись.
— Прости, что ты сказала?
— Госпожа Рамут, иди скорее сюда! — снова раздался зов — не требовательный, скорее, почтительно-просительный. Кому-то плохо, кто-то умирает.
— Иду! — воскликнула молодая навья, поднимаясь.
Забыв об исцелённой больной и её странном возгласе, она устремилась туда, где в ней сейчас срочно нуждались. Олянка села сама, без помощи. Боль улетучилась, тело свободно дышало и прекрасно действовало, тёплое и живое, целёхонькое, только всё в пыли и крови с головы до ног. Лицо тоже в засохших потёках крови и грязи — матушка родная, наверно, не узнала бы её сейчас. На голове — «воронье гнездо», волосы припудрены всё той же пылью, будто сединой.
— Давай-ка, голубушка, раз ты цела, помогай завалы разбирать, — сказала одна из кошек, позвавших целительницу Рамут. — Каждая пара рук нужна, а ты, видать, силушкой не обделена, коли навиев на острогу нанизываешь.
— Ой, да не говори, госпожа! — воскликнул невысокий чернобородый мужичок, стоявший рядом. — Пригвоздила его к стенке, а он висит, трепыхается, как рыбина!..
Олянка узнала голос — тот самый, который сказал, что она ему жизнь спасла. Воспоминание о пронзённом копьём навии, видимо, доставляло ему удовольствие.
Две кошки, русая и рыжеватая, поглядывали на неё со смесью удивления и уважения. Видимо, не ожидали от Марушиного пса. Олянка встала и пошатнулась, но не от слабости, а просто оступилась на развалинах.
Из-под обломков доставали раненых. Кошки прикладывали к ним ладони и вливали золотистый свет. Присесть и перевести дух было некогда. Обдирая руки до крови, Олянка поднимала деревянные балки, брёвна, камни — плечом к плечу с двумя кошками.
А над измученной Рамут склонилась Радимира — живая, настоящая, не во сне. Она не видела Олянку, а если б и увидела, не узнала бы. Сердце кольнуло, застонало эхом, окунулось в шёпот ив на закате... Живая и осязаемая, хоть руку протяни и дотронься, но не её лада, чужая. В серых с золотыми ободками глазах сияло тёплое задумчивое восхищение, предназначенное молодой навье, самоотверженно бросавшейся от одного раненого к другому со своим целительным камнем.
— Водички глотни. — Радимира заботливо поднесла к губам усталой Рамут фляжку.