— Да, — прозвенел ответ. — А ты кто такая?
Олянка засмеялась, смущённо выбирая из волос мусор.
— Прости, что я в таком виде... Это я спросонья. В лесу спала. Меня Олянкой зовут.
— Ты оборотень? — Лада уже заметила и уши, и клыки.
— Да... Не бойся, Ладушка. — Олянка сглотнула сухой ком.
— У меня обе родительницы оборотни, чего ж мне бояться? — просто и серьёзно сказала Лада.
— А кто твои родительницы? — спросила Олянка, хотя уже предчувствовала ответ.
— Матушка Рамут — навья, матушка Радимира — кошка, — молвила Лада. — А я — ни то и ни другое. Я человек.
— За поцелуй не сердишься, человек? — Олянка прятала улыбку, а нутро стонало, то ли расплакаться желая, то ли рассыпаться звонким смехом...
— Сержусь.
Лада неприступно опустила ресницы и гордо отвела в сторону взор, сурово сложила губки, а глаза так и искрились. Ах, плутовка!.. Сердится она... Смеётся, снегурочка лукавая! Не девица — огонёк трескучий. Захочешь тронуть — стрельнёт алой искоркой, обожжёт... И всё же хочет быть приручённым. Резвится, дразнит: «Не поймаешь, не поймаешь!» Трещит, колется, а чуть попадётся в сильные, но ласковые руки — сразу льнёт покорно. Олянку переполнял солнечно-звонкий, щекотный и весёлый, как озорной лучик, порыв восхищения. Покорённая, повергнутая к этим маленьким ножкам, она признавала над собой безоговорочную власть их милой обладательницы.
— Что ж мне делать? — полушутливо, но с прячущейся в голосе нежностью проговорила Олянка. — Как же милость твою вымолить?
Опять кольнул искоркой шаловливый огонёк, по-прежнему отводя неблагосклонный, якобы оскорблённый развязным посягательством, но такой нужный сейчас Олянке взор:
— Ну, попробуй, вымоли!
И смеяться Олянке хотелось, и сердце от светлого волнения замирало. Зверь, покорный и ручной, лежал у прелестных ножек Лады. Никого и ничего он так не желал, как её... Ни пищи, ни крова над головой, ни свободы, а чтоб на него легла её лёгкая, как малая пташка, ручка. И от Радимиры, и от Рамут Лада взяла черты, не безупречно правильные, а просто самые милые на свете. Она получилась мягкой, солнечно-округлой, лучистой. И чудесно пахла: Олянка просто тонула в хмельной нежности и почти плотоядном желании. Не съесть — зацеловать. Или съесть?! Олянка запуталась, сомлевшая, беспомощная. Её жизнь сейчас зависела от того, что скажут эти губки.
— Ладушка... Твои глаза снились мне много лет, — хрипло проговорила она. — Я долго плутала, ошибалась... А на самом деле только тебя ждала, сама того не понимая. Наверно, не такую ладу ты ожидала встретить.
Глаза девицы-огонька ласково смеялись, искрились солнечными блёстками.