Сидя дома, он по книгам и с помощью учителей освоил несколько языков и теперь переводил для княжеского книгохранилища иностранные труды. Чтобы не зачахнуть совсем за письменным столом, свои учёные занятия он разбавлял ездой верхом и развивающими силу упражнениями, оттого и не выглядел хлюпиком.
— Охо-хо! — вырвался у Любимко душевный зевок. — Что-то сон на меня накатил, к земле клонит... Вздремну я чуток, ладно?
— А конь не убежит у тебя? — улыбнулась Олянка.
— Нет, он умный, — опять зевнул тот.
— Спать на закате вредно, голова болеть будет, — предостерегла девушка, вспомнив матушкино наставление.
— Теперь уж не заболит, ты меня исцелила, — с широкой улыбкой ответил Любимко, растягиваясь на траве.
Вскоре он уснул, а Олянка почему-то не уходила: что-то держало её здесь. То ли она боялась оставить спящего, то ли вдруг уверовала в свои целительские способности и оставалась на всякий случай, чтобы снять боль, если та вернётся.
Проснулся Любимко, когда солнце уж скрылось, и по земле потянулась сумеречная зябкость. Открыв глаза и увидев рядом с собой Олянку, он улыбнулся — широко, светло и искренне:
— Как бы я хотел всегда так пробуждаться!
— Как твоя голова? — спросила Олянка сдержанно. Она вдруг испугалась, что во взоре и улыбке парня стало слишком много этого света и восхищения... Ни к чему ей было всё это.
— Не болит. Давно я так сладко не спал! — И Любимко потянулся, хрустнув костями.
— Ну, тогда я пойду, пожалуй, а то меня уж дома хватились, — проговорила Олянка, поднимаясь на ноги.
— Постой! — вскочил Любимко.
— Мне домой пора, — сжавшись и отступив на шаг, резко ответила Олянка. Ей вдруг стало очень зябко, грустно и тоскливо.
— Да мне ничего от тебя не нужно, — улыбнулся Любимко. — После всего, что я про себя рассказал, наверно, даже пытаться глупо... Но скрывать от тебя правду я не мог. Потому и сказал всё как есть. Мне б хотя бы просто видеть тебя иногда — уже счастье.
Разум говорил Олянке: «Уходи! Домой, немедленно!» А с сердцем творилось что-то странное, чудное... Сперва оно сжалось до слёз, солоновато и колко подступивших к глазам, потом размякло и согрелось. Но что делать? Шагнуть к нему, обнять и сказать, что он милый, хороший и она его вовсе не боится? Что ей хочется, чтобы боль оставила его навсегда, а припадки прекратились? Чтобы он был счастлив?
Да что такое накатило вдруг на неё?
— Я сюда часто прихожу, когда погода хорошая, — сказала она наконец. — Можешь и ты... приходить.
На том они и расстались. Придя домой, Олянка была задумчива, молчалива и пару раз чуть не пронесла ложку мимо рта. Ни один парень до этого дня не занимал настолько её мысли, но сходные чувства она, наверно, испытывала бы и к раненому зверю, к больному котёнку, и к птенцу со сломанным крылышком. Это было острое, до слёз пронзительное желание помочь, вылечить, обогреть. Но вот что потом делать с исцелённым и приручённым? Уже не прогонишь прочь, не выбросишь.