Поднявшись по узкой винтовой лестнице на верхний этаж, Люк помедлил немного на крошечной площадке, изучая таблички с именами. По правде говоря, таблички эти были ему уже давно и хорошо знакомы, но он все равно читал их каждый раз, когда приходил к сестре.
На площадку выходили три двери; на одной из них красовалась белая панель с броской черной надписью: «Николь де Бовильер, художественная фотография». Люк взялся за ручку, дверь была незаперта. Он толкнул ее, — за дверью была неожиданно большая (после тесноты лестничного пространства) комната. Тут стояли фотокамеры, прожекторы, лампы дуговые, шторки, ширмы на колесах — словом, все то, что и должно быть в настоящей фотостудии. Плюс ко всему стеклянный потолок — Николь хотела добыть под студию комнату именно со стеклянным потолком, а она умела находить и получать то, что ей нужно.
— Эй! — негромко сказал Люк. — Есть здесь кто-нибудь?
Нет ответа.
— Николь, ты здесь? Если здесь, отзовись!
Опять тишина.
Люк прошел вперед, обогнул большую бархатную ширму, отгораживавшую левую половину комнаты, и увидел сестру. Николь стояла, склонившись над низеньким столиком, словно и не слышала, что к ней обращаются.
— Николь!
— Ш-шш! — сказала она, не оборачиваясь. — Не сбивай!
Слегка обескураженный, Люк подошел ближе и заглянул через плечо Николь.
На столике, среди лоскутов светлой и темно-серой материи стояла бутылка темного стекла с неровно отбитым горлышком. В горлышко был вставлен вытянутый кусок колючей проволоки, за одну из колючек зацепилась нитка длинного жемчужного ожерелья. Люк узнал этот жемчуг — розовое ожерелье их покойной матери, фамильное и жутко дорогое. Николь сделала какое-то странное движение руками, потом отступила на шаг и пробормотала:
— Вот так, кажется, ничего.
Она явно говорила не с Люком, а сама с собой. Люк решил еще раз заявить о своем присутствии. Он громко хмыкнул — чуть ли не в ухо сестре — и спросил:
— Это что такое?
Николь наконец соизволила обернуться:
— А ты как думаешь?
— Ну… — ее фантазии всегда ставили тугодума Люка в тупик. Ничего, кроме битой бутылки, почему-то соседствующей с фамильной драгоценностью, он перед собой не видел. Сочетание, на его взгляд, крайне дурацкое, но скажешь такое Николь — засмеет.
Николь выжидательно смотрела на брата.
— Ну… — еще раз начал Люк, мучительно пытаясь хоть что-нибудь придумать, — ну… Какая-то абстракция?
Николь презрительно фыркнула:
— Да уж! Неужели не ясно? Это символ!
— Символ чего? — Люк виновато смотрел на нее, и выражение глаз у него было как у побитой собаки.