Повинуясь безотчетному импульсу, она выдвинула ящик дальше и извлекла из его глубин — с самого дна — толстую тетрадку в коричневом клеенчатом переплете. Раскрыла ее наугад, где-то на середине:
«…он не понимает, насколько это больно. Вчера он явно был чем-то обеспокоен, словно был со мной — и не со мной. Я не спрашиваю, что случилось, и так знаю — что-то в семье. Про другое он рассказал бы…»
Ее дневник. Вообще-то Лариса дневники не вела, — она мало похожа на барышню девятнадцатого века. Записи в тетрадке появились, когда роман с Андреем близился к концу, и надо было куда-то девать те мысли и чувства, которыми невозможно поделиться ни с кем, ни с матерью, ни с подругами. Впрочем, подруги как раз тогда от нее и отвернулись. Так тяжело, мучительно тяжело было делить любимого с другой, знать, что в его жизни она далеко не на первом месте, и мириться с этим… Но иначе она не могла.
«…Почему, ну почему никто не хочет меня понять? Мама поджимает губы и молчит так укоризненно, что хочется сбежать от нее на край света. Хотя она-то, кажется, могла бы…»
Еще через пару страниц:
«…было бы по-божески и по-хорошему, если бы он ушел от жены и мы поженились. Но я ему никогда об этом не скажу, это должно быть его решение. Я не хочу уводить мужика, да и не умею это делать. Только если он сам поймет, что без меня не может. А тогда — я готова жить с ним где угодно, в любых условиях, хоть на Марсе в скафандре. Мне никто, кроме него, не нужен. Хотя, может быть, через несколько лет это пройдет, кто знает. А жизнь, оказывается, не такая уж и длинная. Любимый, что же ты делаешь!»
Это написано давно, очень давно…
Но последняя запись в тетрадке была сделана примерно год назад:
«…обычно Бог дает что-то одно. Если страсть — то потом, как правило, в расплату — опустошение и ненависть. Если ровные, любовно-рассудочные отношения, которые тлеют, но не горят — в награду спокойную привязанность на долгие годы. У нас же было — ты сам знаешь, как было. И я знаю, и, боюсь, никогда не забуду. Потому что ни с одним мужчиной потом я этого не испытывала. Я за эти годы увлекалась, конечно, не раз. На месяц-два. Но почему-то именно в это время ты начинал мне сниться, каждую ночь, с завидной регулярностью. Хотя днем я могла о тебе ни разу не вспомнить, и вечером, и на ночь о тебе, поверь, в периоды своих увлечений не думала. А снился все равно, — просто так, какие-то бытовые сны…»
Дочитав до этого места, Лариса быстро захлопнула тетрадку и засунула ее обратно в ящик, поглубже. Андрея уже столько лет нет в ее жизни, а эта дурацкая привычка разговаривать с ним осталась. Лариса давно поняла, что самый главный — не тот, кто рядом, а тот, с кем ты постоянно ведешь диалог в душе. Тот самый внутренний собеседник, которому вечно что-то доказываешь, и жалуешься в тяжелые минуты, и… И для Ларисы единственный человек, постоянно и прочно присутствовавший в мыслях, — Андрей Максимов. Хотя он и предал ее, хотя она-то для него давно ничего не значит. Да и значила ли когда-нибудь?