Дорога в ад началась в селе Репки на Черниговщине, куда Николай с матерью дошли из своего пограничного городка, спасаясь от войны. Но война их настигла. Провонявший шнапсом полицай, из местных, предложил Ятченко: парень ты, мол, рослый, поступай к нам — не пропадешь, дело верное… Сдержаться Коля, всегда умевший постоять за себя, не смог. Опомнился в битком набитом эшелоне — их гнали в Германию. Ему удалось бежать, поймали в Польше, а дальше — тюрьмы в Торуни, Грудзендзе, Мальборке. И наконец — Штуттгоф.
Но прежде я хочу привести мысль одного хорошего писателя-фронтовика, сказавшего на встрече с читателями примерно следующее. О войне надо писать правду, это бесспорно. Но на страшной последней войне людям случалось пережить такое, что в подробностях описывать нельзя. Да, нельзя, потому что это выходит за пределы эстетических, нравственных норм литературы как искусства.
О многом, пережитом бывшим узником Штуттгофа и Дахау Николаем Федоровичем Ятченко, в очерке не расскажешь — не выдержат ни бумажный лист, ни законы жанра, ни нормальное человеческое сердце.
Итак, Штуттгоф.
Выстрелами, ударами прикладов и резиновых палок колонну узников подогнали к воротам. Как и прежде, до новичков, их открыл «швейцар» Володя — двенадцатилетний мальчик с измученными глазами старика.
Через много лет на удачной охоте Ятченко убил оленя и потом в избушке егеря не спал всю ночь. Он вспомнил: в гаснущих глазах прекрасного животного был взгляд Володи. Утром Николай Федорович отдал ружье егерю и уехал. Он бросил охоту навсегда.
«Быстрее пей и выходи!» Коля чуть замешкался, и от страшного удара грязные нары барака поплыли в желто-кровавых кругах. Потом били всегда и везде. За то, что попался под руку, за лишний вопрос, за жаркий день, за дождливую ночь. За то, что еще дышишь, тем самым нарушая отработанный ритм фабрики по уничтожению человека и всего в нем человеческого: да, дышишь, дерзкий славянин, и иногда, если не видит форарбайтер или блоковой, сквозь тяжесть распухших век плеснет твой синий взгляд на восток…
На работу и обратно их водили дорогой, вымощенной грубо отесанным камнем. Ее называли «штрассой» мертвецов. Две тысячи узников идут по ней, окруженные эсэсовцами с овчарками; все естественные звуки земли заглушают тяжелые шаги, и этот грохот отдается в плотных низких тучах, ближнем лесу, в изнуренном сердце. Ятченко сегодня еще сильный, и он поддерживает ослабевшего соседа. Через сорок пять дней после первого выхода на «штрассу» его тоже поведут под руки товарищи. Рацион питания был рассчитан точно: самый несокрушимый богатырь должен прожить в лагере не более пятидесяти дней.