— …Зойку вы по закону удочерили, но у нее своя хорошая жилплощадь. Семья Василия тоже в квартире не нуждается. А мы с вами произведем обмен квартир. Обговорим, что ваша перейдет мне с вещами. В документах обменяем, а вы будете жить, как жили. А я в благодарность буду служить вам бесплатно. И на стороне ни одной квартиры убирать не буду. Все только для вас.
Она предлагала в общем-то неплохую сделку: в обмен на вещи, которые его переживут — мебель, пианино, коллекции, упорядоченный до конца его дней быт. Кроме вещей останется еще много такого, чему нет ни имени, ни цены: его научные работы, опубликованные и в рукописях, переписка с министерствами и заводами, когда строили новую мукомольную установку, Зойкины школьные дневники, где есть драгоценные строчки про него. Пробежала жизнь. И еще от поездок по свету осталась память: медные обезьяны, высушенные кокосы, несколько деревянных масок. Может, именно эта экзотика разбудила в душе Анастасии дикаря? Или есть у него в жизни незамоленный грех, и Анастасия воплощает собой расплату? Что же он должен был натворить такого, чтобы явилось к нему в конце пути это алчное существо и потребовало взамен не душу, а вещи?
— Я понял ваше предложение, Анастасия Гавриловна. Но, пожалуйста, объясните, зачем вам эти вещи? Что вы с ними будете делать?
Он сам не предполагал, какой сложный задал вопрос. Анастасия долго думала, прежде чем ответить:
— Сохраню.
— Кому?
— Как — кому? Сохраню, чтоб не попортили, не растащили, не пустили по ветру.
— Это я понял: будете хранить, сохраните, но кому? Детям своим вы ничего не дадите, даже Коке. У вас же самой и мебель, и посуда есть. О чем же вы тогда хлопочете?
Она глядела на него подозрительно, стараясь схватить подлинный смысл его слов.
— Так ведь пропадет все, а я сохраню.
— Для чего? Для кого? Мне было бы понятно, если бы вы эти вещи мечтали продать, а деньги потратить…
— Еще чего! — возмутилась Анастасия. — Я не пьяница какая, я ни одной вашей цацечки не трону.
— Любоваться будете?
— Хранить, — угрюмо повторила Анастасия. — Если не следить за вещью, она грязью зарастет и пропадет.
А что, если у некоторых людей такое призвание: жить сторожем, работником при вещах. Царь Кощей чах над своим златом, но, может, не все чахнут, а кто-то расцветает душой? Серафим Петрович увидел страдание на лице Анастасии и вдруг понял, что его имущество, которого она жаждет, нечто большее, чем предметы, имеющие определенную цену. Это не просто цель, а идея ее жизни: обладать, иметь, быть единоличной хозяйкой бессловесных ценностей. Если ей сказать: «Анастасия Гавриловна, давайте разберемся, вы человек и родили людей. Что же вы о них не колотитесь, чем и как они живут, а все свои душевные силы направили на мебель, ковры и тарелки?» Если ей это сказать, она еще больше озлобится, тяжелый крест ее идеи станет оправданием: а сами разве лучше? Тоже ведь с добром своим расставаться не хотите.