Может быть, это она тогда что-то стронула в нем, и он вдруг ясно понял: нет, я не директор…
— Люди не тесто, Анна Антоновна. Не замесишь заново. Какие есть, такими и будем. — Хотел сказать ей, что, «замешивая» Костина, не доложили, видно, совести и мужской ответственности, но придержал себя, не стал бередить ее душу.
Костин пришел с заявлением дня через три. Присел к столу, повесил голову. Посидел так с минуту, потом вытащил листок, положил на стол и глубоко вздохнул.
— В управлении я уже кое с кем посоветовался, там возражать не будут.
Полуянов не знал, что ему сказать, уткнулся в заявление, пусть думает, что озадачен.
— Федор Прокопьевич, все-таки десять лет — не баран чихнул. — Костин хотел говорить свободно, по-свойски, но не получалось, голос звучал напряженно. — Неужели расстанемся как чужие? Ведь были же добрые денечки и радости были, правда? Не получится так: с глаз долой, из сердца вон. Даже если захотим, не получится.
Что ж, Костин прав: десять лет из жизни не выкинешь. Были добрые денечки, были радости, были общие беды, много чего было. И Полуянов спросил:
— Куда ж оно все подевалось, Арнольд Викторович?
— Прожито. Я думал об этом, Федор Прокопьевич, и пришел к такому выводу: было и прошло. Человеку надо хоть раз в жизни начать все сначала. Особенно такому, как я. Поприлипало тут ко мне всякое, пора отряхнуться, оглядеться. Жизнь, как бы это банально ни звучало, все-таки одна, другой не будет. Мне уже тридцать пять, если не сейчас, то уже никогда: смирюсь, завязну, погибну.
— Вы всерьез верите, что на новом месте начнется новая жизнь? Другие стены будут, а люди останутся теми же, в том смысле, что и страсти и желания у них не станут новыми. Я не отговариваю вас, мне, честно говоря, нечего вам сказать. Придет новый главный инженер. Пекаря сейчас не найдешь, а ваше место пустовать не будет. Но все-таки не заблуждайтесь насчет новой жизни, прошлое ваше здесь не останется, повезете с собой, и, пока живы, будет с вами.
Костин не возражал, глядел на директора с послушанием: говори что хочешь, самую злую правду, все вытерплю, потому что ты здесь, а меня уже нет.
— На этот счет я не заблуждаюсь, Федор Прокопьевич. Все заберу с собой. Никто меня не поймет: хотел бы выплатить все свои долги, а нечем.
Федор Прокопьевич не глядел на него, но Костин понял, что тот верит и не верит ему, чего-то ждет.
— Я знаю, какой камень у вас против меня. Осуждаете мой роман с Залесской…
Кто-кто, а Костин произнести это пошлое слово не имел права. «Роман с Залесской»! Бездушный хлыщ. Кем надо быть, чтобы, по сути совершив убийство, назвать это дурацким словом «роман»?