Их разговор от одного перекидывался на другое. Федор Прокопьевич стеснялся спросить, чем живет старик, борется ли за счастье всех людей, и если да, то каким конкретно образом? Но Серафим Петрович вел себя как хозяин слишком безупречно, обходил острые углы в разговоре, развлекал своей беседой гостя. Когда он спросил: «Вы любите Моцарта?» — Федор Прокопьевич понял, что пора уходить.
— У меня жена пианистка, — ответил он, давая понять, что музыкальная концовка визита не обязательна.
Но старик расценил это иначе, достал долгоиграющую пластинку и включил проигрыватель.
Федор Прокопьевич не жалел, что сходил к нему, посмотрел на почтенную, окруженную комфортом старость, но чувствовал себя слегка обманутым. Словно хозяин позвал его на блины с икрой, а потом вгляделся в гостя, что-то там прикинул и икру не выставил. Но недели через две, когда услышал в телефонной трубке голос старика, Полуянов обрадовался.
— Федор Прокопьевич, как у вас насчет мужских страстей?
— Каких именно?
— Самых древних, в данном случае футбольных.
— С этим в порядке. Болею за «Спартак», и довольно яростно.
— А родные футболисты из второй лиги пусть пропадают?
— Зачем? Пусть стараются попасть по мячу, возражений нет.
Но старик насел. Местная футбольная команда, созданная на базе института физкультуры, принимала в воскресенье такую же мало известную на своей родине команду. Встреча именовалась международной. Серафим Петрович приобрел два билета и пригласил на матч Полуянова.
Они встретились на трибуне. Серафим Петрович уже был на месте, когда Полуянов подошел к своему ряду.
— Зонтик взяли? — Старик не смотрел на него, взгляд был прикован к футбольному полю, на котором шла разминка.
— Нет.
— В следующий раз не допускайте такой оплошности.
Трибуны были заполнены разновозрастной, но в чем-то однородной публикой. Часть мужского населения города была здесь представлена в возрастных границах от пятнадцати до сорока пяти. Были, конечно, и женщины, и дети, но сверстника Серафима Петровича среди болельщиков Федор Прокопьевич не увидел.
Полуянов пристрастился к футболу довольно давно, у телевизора. Скопище людей на стадионе, а также отсутствие комментатора и невозможность повторов острых моментов мешали ему привычно следить за игрой, втянуться в ее ритм и сопереживать. К тому же низкое мастерство выступавших команд, тяжелое дыхание игроков-участников, их крики на поле: «Коля, давай мне!» — вся эта, как окрестил ее Федор Прокопьевич, «футбольная дворовость» не вызывала у него интереса.
А стадион болел, и Серафим Петрович, впившись пальцами в колени, выставлял вперед свою голубую шевелюру и восторгался и обличал, то краснея при этом, то бледнея. В перерыве спросил: