И не заглянул. Прошагал по двору в голубой нейлоновой рубашке. Вика обиделась и сказала шепотом, глядя вслед: «По походке видно, что бездарь».
Он позвонил вечером.
— Мадонна, можешь меня поздравить, я женился.
— Ты ее любишь?
Толик замолчал, потом спросил сердито:
— А тебе не кажется, что ты окончательно обнаглела?
Вика похолодела от обиды, но тут же взяла себя в руки и злорадно хихикнула.
— Бедненький, женился по расчету.
— Я женился по любви, — холодно сказал Толик, — а тебя прошу больше не звонить.
— Очень надо. — Она вздрогнула, как от пощечины, и покраснела, но Толик этого не видел.
— Эй ты! — крикнула Вика. — Она тебя не любит! Ты урод и болван. У тебя лицо затерто, как крыльцо, а руки и ноги как вареные макароны…
Толик не дослушал, бросил трубку, и Вика заплакала.
Пришла с работы Антонина.
— Сейчас и я вижу, что ты похожа на мадонну, — сказала она, — что-то в твоем лице есть страдальческое.
— Я плакала, — ответила Вика, — приехал Толик, и мы поругались по телефону.
Антонина садится в кресло, раскрывает папку и уныло глядит на листы с цифрами.
— Квартальный отчет? — спрашивает Вика.
Антонина вздыхает. Вика смотрит на нее, хочет спросить: «Опять завернули на доработку?» — и боится.
— Антошка, — говорит она тихо, — почему так трудно жить?
— Тебе? — В голосе Антонины усталость и насмешка.
— Мне.
— Везде суешься, — говорит Антонина, — всех сбиваешь с толку, а потом жалуешься.
— А как жить, если никуда не соваться?
— Просто живи, — говорит Антонина, — радуйся, что каникулы, никаких забот, и живи себе.
Вика идет на кухню, ставит чайник, потом садится за стол и сочиняет вслух письмо: «Здравствуй, папа. Сон тебе приснился правильный. Я на самом деле хотела стать Вандой, другим человеком, да ничего не получилось. Репейник сдеру с макушки, как ты советовал, постепенно. А то ходишь и за всех цепляешься…»
— Что ты там бормочешь? — кричит из комнаты Антонина.
— Просто бормочу, — огрызается Вика, — сама себе бормочу, и то не дают.
В этом году Гуркин опять подошел первого сентября к нашей классной Катерине и попросил, чтобы его посадили со мной. Катерина рада. Еще бы! Я буду влиять на него, помогать, вытягивать. Как будто можно повлиять на Гуркина или помочь чем-нибудь.
— Да если он избавится от своих двоек и словечек, — говорит моя подруга Степанчикова, — то сразу лишится своей индивидуальности. Это уже будет не Гуркин, а пятно от него, отпечаток.
Иногда мы с ней спорим.
— Индивидуальность Гуркина не в словечках и тем более не в двойках, — утверждаю я.
— А в чем? В том, что к нему загар прилипает круглый год и он похож на индейца?