— Купила бы ты мне, бабуля, джинсы, а то хожу, как отрок.
— Ты и есть отрок. А где их продают, джинсы?
— В том-то и дело, что нигде, — вздыхает Женька, — какая-то наша семья непрактичная. Сестрицу зачем-то мне организовали. Теперь ничего не попишешь, на всю жизнь, но раньше им все-таки надо было подумать.
— Один уже подумал, — говорю ему, — не хотел второго ребенка. Бросил семью и уехал. Выродок.
— Это там, где ты теперь? — тихо спрашивает Женька. — У нее осталось двое детей? Она плачет?
— Нет, не плачет. Работает. Дети хорошие, умненькие.
— Ты, бабуля, ну все-все знаешь. Откуда тебе известно, что не плачет? Не все же плачут на глазах у других.
Мы заходим в кафе-мороженое, поднимаемся на второй этаж, садимся за столик у окна. Окно открыто, под ним — автобусная остановка, людно, шумно.
— Я виноват перед тобой, — говорит Женька, — свинство, конечно, у тебя же там не туристская база, ты же там живешь. Теперь буду приезжать к тебе один. Не возражаешь?
Я вдруг замечаю, что мой внук не умеет говорить серьезно. Смущается, хмурится.
— Слушай! — Он протягивает руку и кладет на мою. — Только не брякай сразу, подумай сначала. Поехали с нами в Таллин! Там — неделя сборы и три дня соревнования. Тебе можно оторваться, ну, оттуда, где ты живешь? На десять дней?
Мне уже можно откуда угодно оторваться. Но меня волнует мотив Женькиного приглашения: просто болтает или печется обо мне?
— А что я там буду делать?
— В Таллине?! Ну, ты даешь! Там же выставки всякие, улочки старинные, архитектура. Это же Таллин!
Никогда Женька не был в этом городе, ничего не смыслит в старине, архитектуре, но уже в плену у чужого устоявшегося восхищения — это же Таллин!
— А что такое? — вдруг говорю я. — Возьму и поеду.
И мы едем в Таллин. Едем в разных вагонах. Женька приходит ко мне и говорит:
— Ты даже представить себе не можешь, какая ты заводная. Ну, прямо с пол-оборота. Купила билет и едешь. Пусть теперь твои «мухоморы» полязгают вставными челюстями: «А куда это подевался наш старушонок, у которой внук хулиган и развратник?» А старушонок, дорогие «мухоморы», не так прост, сел в поезд и едет в Таллин. И вы уж там, пожалуйста, как-нибудь сами. Сами сочиняли жалобу, сами и разбирайтесь.
— Полегче, Женька. Ну что за словечки — «старушонок», «мухоморы»?
Женька не обращает на мои слова внимания.
— А все-таки мы им не дались, да, бабуля? Я правильно говорю?
Он говорил неправильно, но я не могла на него сердиться, поняла вдруг, почему нахожусь в этом поезде, почему еду в Таллин. Это Женька спасает меня. Спасает от жалобы, оберегает от неприятностей.