Безбровое Клавино лицо вдруг обмякло, губы задрожали, а в глазах показались слезы.
— И что же потом?
— Потом пришла комиссия, заместитель директора, сестра-хозяйка, и сказали, чтобы она подавала заявление.
Клава заплакала, сдернула с головы косынку и уткнула в нее лицо.
— Теперь все говорят, что это я навела на Марию комиссию.
— Мария уехала с тем шофером?
— Чего это он с ней будет связываться? — Клава бросила на меня удивленный взгляд. — Сел один и поехал.
На наши голоса спустился сверху Волков.
— Адреса Мария не оставила, — сказал он, — мы письмо коллективное написали в дирекцию, чтоб восстановили ее на работе. Указали там, кстати, что вы претензий к ней не имеете. Подписей собрали тридцать штук, а оказалось, что никто не знает, где она. Адрес в личном деле остался местный, зайковский.
— Кто составлял текст письма? — спросила я.
Волков помялся.
— Допустим, я, если это для вас так важно.
— Скажите, а на моего внука письмо — это тоже ваших рук дело?
Волков вздрогнул, но не от того, что схватили его за руку. Голос прозвучал визгливо.
— При чем здесь вы?! Что вы лезете со своим внуком?
Такого поворота я не ожидала. Даже трудно было поверить, что это тот самый вежливый, разговорчивый Волков.
— Как это при чем здесь я? Вы сочиняете письма, клевещете на молодых людей, будоражите общественность, а мне и слова сказать вам нельзя?..
И тут я осеклась, увидев Клавино лицо. Оно побелело, руки вцепились в косынку и тянули ее в разные стороны.
— Да это же ее внук! — крикнула она. — За своего внука она горы свернет, не даст его в обиду! Она же вас не слышит. Вы про Марию, а она про свое.
Волков с опаской поглядел на Клаву. Он уже поостыл, голос приобрел прежнюю хрипотцу.
— Короче говоря, я написал, что у вас нет претензий. Если они есть, то заберу письмо и перепишу.
Я сказала, что у меня нет никаких претензий, и пошла к себе в номер. Через несколько минут пришла Клава и молча, тщательно, как всегда, стала протирать подоконники, стол и сиденья стульев. Увидела брошку с голубыми цветками и положила в карман фартука. Она всегда молчала во время уборки, но сегодня ее молчание было невыносимо.
— Клава, — не выдержала я, — ну что у тебя против меня? Ты ведь знаешь, как я относилась к Марии.
— Никак вы к ней не относились.
— Неправда. Я любила ее.
Клава глубоко вздохнула, словно набрала в грудь воздуха перед прыжком.
— Никого вы здесь не любите. И внук ваш — «мухоморы, муравейник»… Люди же это, хоть не слышат, чувствуют. Думаете, Волков письмо на него написал за костры? Да его эти костры не интересуют. За презрение он его наказать хотел.