Я стараюсь попасть ему в тон:
— Надо мне скорей становиться взрослой, самостоятельной. Не сердись, но ты и Марья оберегали меня от жизни, очень любили. А любовь не обучает.
Мне очень хочется успокоить его, я повторяю Марьину фразу о любви, которая не обучает, и удивляюсь словам Прокопа:
— Любовь обучает. Больше, чем что-нибудь иное. Только мы плохо учимся. А насчет того, что надо скорей становиться взрослой, ты не спеши. Не спеши.
— Каролина! Дали имя, словно какой принцессе! А какая она Каролина? Посмотрите на нее: мышка, и глаза мышиные.
Каролина смотрит на Викентьевну своими черными бусинками, и я не могу сдержать улыбку: действительно похожа на мышку: острый подбородок, волосы на голове серые, легкие, как пушок.
— Не хочет в детский сад, — продолжает Викентьевна, — мертвый час, музыкальные занятия, но ей, видите ли, этого не надо. Сидит целый день под ключом, а потом начинает гоцать. Гоцает, гоцает, пока я к двери не подойду.
Я спрашиваю Викентьевну, что это такое — «гоцает»?
— Бегает, скачет по моей голове, — отвечает она и показывает на потолок. — Не смотрите, что сидит, как немая. Столько там внутри гонору и упорства, как у настоящей Каролины. Добилась ведь своего. Мать мне ключи оставляет. Как начинает гоцать, так я сразу на ихний этаж. Кормлю бесплатно, а она мне за это нервы крутит.
Каролина переводит взгляд, внимательные, изучающие бусинки глядят на меня пристально.
— Обижает тебя Викентьевна, наговаривает? — спрашиваю я, чтобы услышать голос этой девчушки, с которой, по-моему, безуспешно воюет Викентьевна.
Каролина слезает со стула, из платья она давно выросла, тонкие, как струны, ножки — в ботинках без шнурков, на платье — неподрубленные, обрезанные рукава. И все-таки она как цветок. Такая маргаритка, сбежавшая с клумбы; вытянулась у крыльца на тонком стебельке, хоть в тени, хоть в пыли, но наособинку.
— Я вашего Женьку знаю, — говорит Каролина, не обращая внимания на мой вопрос, — шапочка у него была. Такая — кишкой с головы назад и на конце кисточка.
Знаю я эту шапочку, не забыла. Внук не плакал, а вопил, отвергая ее, потом сдался. Тогда ему было три года, теперь четыре. Теперь он уже эту шапочку не наденет.
— А куда вы шапочку дели? — спрашивает Каролина.
— Не помню.
— Его дразнили, он в ней на девочку был похож.
Викентьевна возмущенно трясет головой:
— Выманивает шапочку, замечаете?
Каролина поворачивает к ней лицо, говорит, не повышая голоса:
— Жадина! Деньги за детей берешь. Но мама тебе ничего никогда не даст, не надейся.
— Слыхали?! — Викентьевна, похоже, рада, что Каролина раскрылась во всей красе. — Это еще не все! Она и почище умеет крутить нервы.