Каролине эти слова нравятся. Она вскидывает личико, и я вижу на нем столько самосознания, столько недетской фанаберии, что соглашаюсь с Викентьевной: не понимает хорошего отношения, маленькая, но характер — хуже некуда.
— Домой хочу, — говорит Каролина, — мне тут надоело.
Викентьевна открывает ей дверь. Стуча ботинками без шнурков, Каролина пересекает комнату, у дверей оборачивается и говорит:
— Моя мама еще лучше вас пироги делает.
Мы с Викентьевной остаемся одни.
— «Пироги делает», — говорит она, — мать ее и духовку ни разу не включала. Кефирчик из магазина принесет, яичко сварит — вот и все пироги. Вдвоем живут. Мать — Верой зовут — одиночка. Если бы муж когда-нибудь был, почтальон бы алименты носил. В доме голо, как после пожара. Я им подушку для Каролинки пожертвовала, а то вдвоем на одной подушке спали. Но при этом форс. Цветы зимой. Несет букет, чтобы все видели — артистка, цветы ей преподнесли.
Она еще долго возмущается.
— Вы ведь знаете, сколько этих детей через мои руки прошло. Всем я была авторитет. А эта Каролина так и не признала меня. И ведь знает же, гадость, что я к ней, как к родному ребенку, всем сердцем, и мучает без передышки.
Викентьевна не просто по-старушечьи ворчит, она страдает. Я это чувствую и вдруг прихожу к выводу: Каролина не просто ребенок, который гоцает у нее над головой, это расплата. Не любила Викентьевна детей, за которыми присматривала, а Каролину полюбила. И надо же, чтобы эта первая любовь оказалась без взаимности…
В воскресенье вечером вернулись Томка с Борисом из двухдневного похода. Сбросили рюкзаки в прихожей, торжественно внесли в комнату и положили на тахту спящего Женьку. Он спал так, что мы трое стояли возле него и хохотали до колик. Так мог спать только сморившийся от лесных дорог четырехлетний городской мужчина. Не вздохнул, не крякнул, когда мы снимали с него сапоги, одежду и даже тогда, когда вытирали мокрым полотенцем руки и лицо.
— Договорилась? — спросила Томка, когда мы сели в кухне за стол.
И тут только я вспомнила, зачем ходила к Викентьевне.
— Не так это просто, — ответила я дочери. Не смогла признаться, что не вспомнила, напрочь забыла просьбу, когда была у Викентьевны.
— Так можно брать путевки или нет? — Зять бросил в мою сторону, как мне показалось, подозрительный взгляд.
— Можно, — ответила я, — в конце концов у Женьки есть бабушка. Укладывайте свои этюдники, берите путевки и ни в чем не сомневайтесь.
Это было что-то новенькое в моих речах. Томка даже отложила вилку и тоже подозрительно вгляделась в меня.
— А как же «я вам не нянька, не рассчитывайте, не надейтесь»?